Возвращение Ангела

Прохладный вечерний воздух немного освежил меня. Постояв несколько минут в одиночестве, я выудила из сумочки пачку сигарет и сделала затяжку. С шестнадцати лет курение было для меня чем-то естественным – совсем как пить, есть, дышать воздухом. Девушка с сигаретой - в этом давно нет ничего возмущающего или удивляющего. Я научилась подыскивать себе оправдание – не одна я, многие курят – артисты, политики, известные и успешные люди, простые студенты. Не сомневаюсь, что и серди нашего духовенства находятся приверженцы «табачного зелья», в котором и табака-то почти нет – одна химия. На улице было холодно, и мне казалось, что сигарета хоть немного согревает. Она – тот островок тепла, которого не хватало сейчас, в данный момент… Я никогда не считала, что нахожусь в зависимости от никотина. Я могла не курить неделю, месяц, два месяца… А потом всё начиналось сначала - просто потому, что это иногда бывает нужно. И есть какая-то в этом какая-то особая философия…

Вот и сейчас, когда тоска сжимала сердце раскалёнными добела щипцами, я смотрела вдаль, пыталась взять себя в руки. Надо мною простиралось пустое небо, на котором скоро начнут загораться холодные пустые звёзды. Вокруг – ни души. Пустота. Чёрная дыра… Я докурила сигарету и бросила окурок вниз. Ударившись о булыжник, сигарета разбилась на множество искорок. Некоторое время они ещё тлели, но потом, одна за другой, стали гаснуть, пока не исчезли совсем…

Сигарета не произвела своего обычного действия. Перед глазами расстилался туман, а голову наполняла какая-то звенящая пустота. Я вдруг отчётливо поняла, что я одна. Совсем одна. Один на один с огромным жестоким миром, которого я никогда не понимала. Там, за моей спиной – мир денег, власти, наживы. Подлый и вымышленный, созданный руками таких вот дельцов, как мой отец. Живые люди для них не в счёт – лишь бы бизнес процветал и проносил солидный доход. На остальное – наплевать. Мир искусственных чувств, дорогих нарядов. Мир, в котором всё покупается и продаётся… К этому миру принадлежал мой отец. Я – никогда. Когда-то я мечтала, что у отца будет так много денег, что он сможет выкроить мне хоть немного времени. Но, чем больше денег у него было, тем меньше внимания он обращал на меня. Семью ему заменил коллектив, тихие вечера за большим столом - переговоры с деловыми партнёрами в каком-нибудь очередном шикарном ресторане. Так было принято «у них», в их мире. И в этом не было ничего странного. Для них…

- Как Ваша нога? Всё ещё болит? – за последнюю неделю появление Игоря Кондратенко там, где я и не думала с ним встречаться, стало, похоже, предсказуемым.
Даже не видя его, я готова была поклясться в том, что он сейчас улыбается. И это на какое-то время заставило меня вынырнуть из омута печальных воспоминаний. При мысли о том, что дочь Александра Никитина, основателя «Империи», хнычет в присутствии прапорщика в отставке, меня захлестнула волна злости и обиды… Нет, не прапорщика… Он же военное училище окончил. Значит, как минимум лейтенантом был.
Усилием воли я заставила себя обернуться и изобразить на лице подобие улыбки. Кто знает, может быть, мне удастся вытянуть из него пару интересных фактов… Хотя, вытянешь из такого. Он же непрошибаемый!

Выглядел он, как всегда идеально. Именно так выглядит полностью состоявшийся удачливый бизнесмен, который устал считать деньги. Причём, свои собственные. Он подошёл ко мне, держа в руках полупустой бокал. Печатка зловеще поблёскивала на его указательном пальце. Теперь было понятно, почему он её носит… «А она красивая, - подумала я с завистью, вспомнив эффектную блондинку рядом с ним. К этой зависти была примешена немалая доля грусти, и я никак не могла понять, откуда она взялась. – Из тех, кто проводит день в косметическом салоне и солярии, а вечером ходит по дорогущим ресторанам… Правильно, кому-то – рестораны, а кто-то только и может себе позволить, что перекусить в столовой при журнале… Что ж за жизнь такая поганая? Интересно, а кормить скоро будут? Я ела последний раз, кажется, утром…» - как бы в ответ на это, мой желудок заурчал, причиняя мне невыразимые муки стыда. И почему именно сейчас? Мне очень хотелось узнать, куда Кондратенко дел свою спутницу и, если получится, расспросить об их отношениях, но я молчала.

Непонятное чувство горечи поднималось откуда-то из недр души, стоило мне вспомнить о его блондинке. Кто она? Неужели, просто «эскортница»? Вряд ли… Не может этот человек вести одинокую, замкнутую жизнь… Не может, но так бы этого хотелось! Почему хотелось – я сама себе объяснить не могла.

- Нет, - односложно ответила я, не поворачивая головы и продолжая разглядывать гостей, продолжавших стекаться к ресторану. Сегодня мне меньше всего хотелось быть журналистом. Я испытывала потребность в одиночестве, и появление Кондратенко ничего, кроме негатива, не вызывало. Почему обязательно нужно было приходить именно сюда? Один хотел побыть? Мог бы VIP-комнатой воспользоваться. Их в этом комплексе целых 12. Нет же, надо обязательно тащиться сюда …
Не поймёшь нас, женщин!

Если бы он сейчас развернулся или ушёл, я бы, наверное, разрыдалась от обиды… Ревела бы белугой до тех пор, пока он не вернётся и не начнёт допытываться о причине моих слёз. А я всё равно буду ныть и ныть, чтобы он не уходил… И тогда…
«Какое, Никитина, «и тогда»? Какое?» - взбунтовался мой разум, заставляя меня вернуться с небес на землю. Действительно… Что это я? Какое «и тогда»? Какие слёзы? Я что, совсем рассудка лишилась?

- Скучно? – догадался он, подойдя ближе.

В тот момент я пожалела о том, что у меня нет пальто. На террасе было неимоверно холодно, и я, чтобы не трястись как овечий хвост, вынуждена была обхватить себя руками… По какому-то немыслимо странному стечению обстоятельств, мне всегда становилось холодно в присутствии Кондратенко. Такое ощущение, что от этого человека веяло могильным холодом. Да и ощущения, которые я испытывала, находясь рядом с ним, были близки к тем, которые испытывает человек, которому вздумалось прогуляться ночью по кладбищу: сердце неизменно проваливалось куда-то в пятки и становилось тяжело дышать.
- Нет, - прозвучал мой не очень дружелюбный голос. – Никогда не скучаю в одиночестве. Скуку обычно навевают на меня собеседники, которые считают своим долгом лезть ко мне со своими разговорами в тот момент, когда мне бы хотелось побыть одной.

«И думай после этого обо мне всё что хочешь!» - мысленно завершила я. Яснее не скажешь. Надеюсь, не очень грубо. Что ж, в любом случае, до него дойдёт, и он избавит меня от своего общества.
- Что же тогда? – Кондратенко, у которого, кажется, не было ни малейшего желания задумываться над моими словами, встал рядом со мной и поставил на балюстраду свой бокал. – Ждёте кого-то?

- Сказочного принца, - невесело рассмеялась я. – Но он, кажется, где-то потерялся. Я сильно подозреваю, что у него по дороге конь расковался, и он до сих пор не может найти кузницу. Или просто заблудился в Карпатах, и теперь плутает по лесам. А, может быть, проиграл битву с драконом и давным-давно помер. Только я об этом ещё не знаю. Да, надеюсь, что помер, иначе придётся выйти за него замуж, а мой отец вряд ли сумеет одобрить его кандидатуру. Он вообще никогда не одобряет мои поступки, а уж тут проявит себя во всей красе.
- Всё так плохо?

Плохо… Интересно, что входит для него в понятие «плохо»? Обвал на фондовой бирже или сокращение объёмов производства его деревоперерабатывающего комбината? Откуда ему знать, что чувствуешь, когда долгое время не можешь наладить отношения с собственным отцом!
- Почему плохо? Всё как всегда, - вздохнула я. – Я в очередной раз поссорилась с отцом. У него отвратительное настроение, которое он поспешил сорвать на мне. Как будто это я выбирала банкетный зал, а не его придурок-компаньон…
Не хотела я этого говорить. Ему – тем более. Но, против воли, слова всё-таки сорвались с языка, и теперь мне ничего не оставалось, как принять его сочувственный взгляд. Впрочем, никакого сочувствия в его глазах я не прочла…
- Он всегда такой, - спокойно заметил Кондратенко. – За то время, пока я с ним знаком, он неизменно проявлял чудеса дурного тона… А я-то ещё удивлялся, от кого Вы унаследовали этот тон. Впрочем, похоже, фамилия и гонор – это единственное, что перепало Вам от отца. Не так ли?

«Думаешь, дочки бизнесменов так не живут? - подумала я с раздражением, вспоминая убогую обстановку своей квартиры. – А я не хочу быть дочкой бизнесмена. Понимаешь, не хочу! Я счастливее была, когда мы с отцом в Ленинграде жили… Родственная связь! Да что ты об этом знаешь? Тебе легко говорить. А мне жить с этой «родственной связью», пока не загнусь!»

- Вы правы, он немного странный… Как и большинство военных. Военный медик, - я как можно равнодушнее пожала плечами, пытаясь смягчить данную им характеристику. –

Майор медицинский службы. Он в 91-ом ушёл из армии. До этого служил в Ленинграде, был начмедом в военном училище. Правда, за многолетний добросовестный труд ничего, кроме похвальных листов и грамот не получил. Даже квартиры… Он до сих пор хранит эти грамоты. Не знаю, зачем… А Вы когда уволились? – журналистские привычки проснулись во мне в самый неподходящий момент.
- Приблизительно в то же время.
- Попали под сокращение?
- Нет, - он покачал головой. – Не поладил с командованием.
- Вот как? – я вопросительно подняла бровь, выражая крайнюю степень удивления.
«Ага, - промелькнуло в мозгу. – Значит, не лейтенант… Старлей, наверное…»

- Лариса, Вы сейчас меня допрашиваете как журналист или просто интересуетесь моей военной карьерой? – улыбнулся он. – Могу сказать только одно – она не сложилась. В бизнесе я добился больших успехов, чем в военной службе. И Ваш отец как никто другой может это подтвердить.
- А у Вас с ним дела? – поинтересовалась я, опасаясь смотреть ему в глаза. Кто знает – вдруг он умеет читать мысли… Или лицо у меня такое глупое, что по нему можно читать как по раскрытой книге. На всякий случай я удерживала взгляд на уровне обшитых шёлком лацканов его однобортного смокинга – ровно столько мне позволял мой рост.
- Да, - кивнул он. - Нас связывают продолжительные деловые отношения.
- Значит, Вы и второго владельца «Империи» знаете? – я ничего не смогла с собой поделать – ярость звучала в каждом моём слове, и я никак не могла с ней справиться.
- Разумеется, - Кондратенко, наоборот, говорил безо всяких эмоций. Ему-то что! Не у его отца фирму отобрали…
- Знаете, «Империя» когда-то полностью принадлежала отцу, а потом… - я осеклась, понимая, что его вовсе не интересуют подробности того, как отец потерял фирму.
- Мне известны обстоятельства этого дела, - всё так же бесстрастно ответил он. – Вам холодно?
- Нет, - я сосредоточенно смотрела в одну точку.

- Ваше упоминание о Западной Украине напомнило мне об одном моём хорошем знакомом, - произнёс он после некоторого молчания. – Мы когда-то вместе учились, потом служили, а сейчас вместе работаем… Да, можно и так назвать, - он коротко усмехнулся, затем его лицо приняло характерное для него «нейтральное» выражение. – Так вот, ему от какого-то родственника достался дом в Карпатах. Старый, кривой, с обвалившейся крышей. И мой приятель, со свойственным, как я предполагаю, всем обрусевшим болгарам темпераментом, принялся его перестраивать. Ему хотелось построить небольшой особняк, из окон которого открывался бы вид на горы… Что-то вроде «дома для уединения». И он, в конечном итоге, добился своего. Глядя, как стремительно растёт постройка, население деревни – все семь дворов – в спешном порядке «ретировались», напуганное этой «стройкой века». И теперь он, отдыхая от городской суеты, частенько проводит время… Впрочем, зачем я всё это Вам рассказываю? Лариса, мне кажется, Вы окончательно замёрзли.
- Нет.
Мне не был интересен этот его знакомый болгарин, меня не интересовал «домик в деревне» и тем более – его назначение. И мне не было холодно… Мне было страшно… Страшно и неловко от его близкого присутствия…
Страх подступал откуда-то изнутри, леденя сердце и душу…
- Похоже, это Ваше любимое слово, - рассмеялся Кондратенко, расстёгивая пуговицу на смокинге.

Как зачарованная, я наблюдала за тем, как лёгкий вечерний ветер играет с его волосами – так, словно несмело прикасается к ним рукой… Странно, но сегодня Кондратенко казался мне не таким надменным и холодным, каким в нашу первую встречу. Не таким подчёркнуто-безразличным, жестоким и в то же время ироничным и насмешливым, как во вторую… Он стоял передо мной, настолько «земной», что я с трудом подавила странное желание дотронуться до него рукой, чтобы удостовериться, что это – живой человек, а не плод моего воображения.

«Какой же ты на самом деле? – почему-то подумалось мне. – И какую роль сейчас играешь? А главное – зачем? Ну что ты так на меня смотришь?!» - в напряжённой тишине я слышала, как отчаянно стучало моё сердце… Какое-то предынфарктное состояние, как сказал бы отец.

Что-то непонятное со мной творилось, и объяснить себе причины какой-то странной внутренней дрожи, которая вибрировала внутри меня, я не могла.

Внезапно я представила себе, как выгляжу со стороны – в открытую пялюсь на мужика, который в отцы мне годится. Нет, не совсем, конечно, в отцы, но… «Какой позор, Никитина, - обругала я саму себя. - Отвороти от него физиономию, пока он не принял на свой счёт чего-нибудь лишнего… Такие, как он, слишком высокого о себе мнения, чтобы думать… Чёрт, а о чём думать? Что он, вообще, может обо мне подумать?!»
Запутавшись в собственных мыслях, я наблюдала за тем, как Кондратенко снял смокинг.

Я бы многое отдала, чтобы узнать, как он выглядел бы, если бы дополнил свой костюм галстуком-бабочкой. Моё воображение мгновенно заработало на полную катушку… Традиционный чёрный цвет – слишком мрачно! Вот бы увидеть, как он наденет бабочку и пояс в цветочек… Белые ромашки на алом фоне сменил зелёный горошек, затем – огурец, после чего последовали ананасы, томаты и даже свиные окорочка, за которыми не замедлили явиться персонажи детских мультфильмов. Наверное, преглупо… Думаю, подобные мысли и ему приходили в голову, иначе бы не заменил он бабочку пластроном, шейным платком.

- Что Вы собираетесь делать? – я резко вскинула бровь, когда Кондратенко сделал шаг по направлению ко мне. Теперь нас разделяло совсем не «пионерское» расстояние – каких-то несколько сантиметров. – Не надо его на меня одевать – он размеров на двадцать больше… - я опустила глаза и часто-часто заморгала, пытаясь сдержать как-то некстати подступившие слёзы. Причины плакать, вроде бы, и я в который раз поразилась своему поведению. Как-то странно на меня действовал Игорь Кондратенко… Игорь… Сколько я себя помнила, всегда терпеть не могла это имя, так же как имена Юрий, Петро и Сосипатр. Нет, все рекорды негатива, конечно, било имя Альфред. Фредди, как называла мама то убогое существо.

- Лариса, Вам холодно, - его настойчивый голос потонул в аплодисментах. Кажется, в банкетном зале приветствовали появление отца… Торжественная часть началась. Ещё немного потерпеть, и будут кормить! Зачем я только удрала? Стояла бы в своём углу, никому не мешала. Нет же, нужно было тащиться сюда! Вот и получила…
«Холодно», - передразнила я. Холодно… Мне не было холодно. Скорее, наоборот.

Ровное дыхание Кондратенко было таким обжигающим, что мне стоило немалых сил сохранить остатки неприступного вида. Наверное, со стороны я смотрелось отвратительно - настолько неловко было мне от его близкого присутствия… Что не сказать, естественно, о нём – он прекрасно себя контролировал. Казалось, он просто экспериментирует с моим состоянием – обида, досада, раздражение, профессиональный интерес, страх… Какие ещё чувства он может у меня вызвать – вот что его интересовало.

Почти не глядя, он бросил смокинг на балюстраду. Тот «приземлился» в аккурат рядом с бокалом. Его рука уверенно скользнула на мою талию. Ещё секунда, и расстояние между нами сократилось до минимума. Тыльной стороной ладони он провёл по моей щеке. Мне казалось, она оставляет на лице огненную полосу… Перед глазами замелькали цветные звёзды. Терраса качалась, как будто я находилась на палубе парохода… Нужно было что-то придумать, что-то сказать… Что сказать? Караул! Никитина, не смей терять голову! Быстро что-то придумай. Соображай, ты же журналист… Будущий… Бывший… Тьфу ты, твою мать!
- Мало того, что у меня платье идиотское, так ещё и… - я собрала всю свою волю в кулак, чтобы выставить вперёд руки и не ткнуться носом в его грудь. Колени тряслись, но я скорее позволила бы себе упасть, чем потерять контроль над собой. – Мне не холодно… И я его не надену… Никогда не ношу чужую одежду… Мужскую особенно…

Кажется, двадцатилетняя девушка должна была бы понимать, что у него и в мыслях не было накидывать мне на плечи свой смокинг. «Согреть» меня он собирался явно другим способом…

Но тогда на большее меня не хватило. Ну что за чушь я сейчас мелю? Он спокойно выслушал мои слова. Ни один мускул на его смуглом лице не дрогнул. Я отшатнулась назад и упёрлась в балюстраду. Стыд жёг щёки. И снова я заскользила глазами по его фигуре, искренне веря в то, что разглядываю идеально-белую классическую сорочку с воротником-стойкой, а вовсе не его широченную грудь, которую эта самая рубашка облегала… Зачем-то пересчитала перламутровые пуговицы, но уже на третьей сбилась со счёта и, понимая, что выгляжу совсем глупо, с несчастным видом скосила глаза на квадратные золотые запонки, вдетые в двойные манжеты, которые почему-то называют «французскими».

- Что такое? – прошептал Кондратенко, и я поразилась перемена в его голосе. Он стал низким и немного хрипловатым – как будто каждое слово стоит ему неимоверных усилий. Похоже, он не намеревался «сдавать позиции», и то, что отступать мне, собственно, было некуда, его даже веселило. По крайней мере, на губах играла улыбка. А в глазах… В глазах светилось что-то непонятное. Они горели как у вампира… Я, конечно, с вампирами никогда не сталкивалась, но подозревала, что на взгляд графа Дракулы похоже. – Боишься меня?

«Боишься меня?.. Боишься меня?.. Боишься?.. Боишься…» - эхом разнеслось по памяти.
…Мне шестнадцать лет. Я поливаю цветы на балконе… Игоря тогда не было… Был Альфред… Фредди… Он появляется на балконе в одних плавках. Странно, но я не сохранила в памяти его лица. Единственное, что запомнила – сероватые плоские ногти на босых ногах. «Скучаешь, малютка?» - и наглый, вызывающий смех… Ошибка первая – я стараюсь проскочить мимо него в комнату. Это прикосновение к шершавой штукатурке до сих пор жив в моей памяти… Кривовато усмехаясь, Фредди подходит ко мне, и я оказываюсь притиснутой к стене. Он плотно прижимается ко мне своим крепким накачанным телом. Мне больно, но от страха я боюсь пошевелиться. Я с ужасом смотрю на маминого любовника. Пластмассовая лейка выпала из рук… «Что Вы делаете?» – наивный вопрос, особенно если о твой живот трётся своим возбуждённым «достоинством» тридцатилетний «качок». Это была ошибка номер два - назвать его на Вы. Но тогда я ничего не понимала… «Что с тобой, крошка? Боишься меня? – ещё одна ухмылка, и снова, но только уже в виде утверждения, - боишься…» В нос бьёт запах крепкого мужского одеколона, смешанный с острым запахом пота. Хочется кричать, но сил нет – ужас сковывает горло. Такое показывают в фильмах, но ведь это – реальная жизнь! Так почему же это сейчас происходит со мной?.. Почему?.. Фредди хватает меня за плечи. Мерзко, похотливо. В глазах – туманная муть, как будто у наркомана… Мне страшно, очень страшно… Это сон, просто сон. Сейчас я проснусь! Проснусь в Ленинграде, у папы на руках. Ещё чуть-чуть, и проснусь… Но сон всё не проходит и не проходит… Шершавые руки шарят по моему телу, лезут мне под юбку, стараясь раздвинуть мои ноги, губы слюняво и тошнотворно шлёпают возле уха… Отвратительно, до тошноты… Сон, просто сон… Сейчас я проснусь! Почему же папа меня не будит?! «Иди ко мне, девочка…» - гнусный шёпот, и его язык описывает круги вокруг моего уха… Не может это быть правдой… Я ударила его инстинктивно и, кажется, не очень сильно. Неловко вырываясь, попала в пах. Присев от боли с бледным как мел перекошенным лицом, Фредди смотрит на меня, стонет и, кажется, матерится… И, наконец, ошибка третья. Я тихо и беззвучно сползаю на пол – всего в шаге от него.

Мне страшно, но бежать я не могу – просто не понимаю, что это можно сделать… Это ведь сон. Просто сон… Нет никакого Фредди. Нет! Фредди нет… Фредди…
Кажется, последние слова были произнесены мною вслух… Я уже не была той шестнадцатилетней девочкой, которая не знала, что ей делать. И не повторю прежних ошибок.

- Отойди от меня, придурок! – извернувшись, мне удалось кое-как увеличить расстояние между нами – пусть всего на пару сантиметров, но это всё же лучше, чем совсем ничего. – Ты что, оглох? Руки убрал! – заорала я так громко, что меня было слышно, наверное, не только на улице, но и в банкетном зале, где отец продолжал читать свою «вступительную речь».

На какую-то секунду Кондратенко опешил. Настолько опешил, что действительно опустил руки. На его лице отразился напряжённый умственный процесс. Потом его губы тронула настолько идиотская улыбка, что, наблюдай я со стороны, наверняка, рассмеялась бы. Но я была слишком напугана, чтобы улыбаться.
- Ещё раз протянешь руки – протянешь ноги, - пообещала я, с отчаянием понимая, что у меня вот-вот пропадёт голос. Это была фраза из моего любимого сериала «Граница. Таёжный роман». И принадлежала она моей любимой героине Галине Жгут, которую так блестяще воплотила в нём российская актриса Елена Панова.

И тут Кондратенко прорвало. Он рассмеялся так неприлично громко, что мне стало не по себе. Я почувствовала, как кровь отхлынула от моего лица. Неужели, я неверно поняла эту ситуацию и нафантазировала себе чёрт знает что… Действительно, ну на кой чёрт я ему сдалась, если рядом такая женщина! Некстати пришедшее воспоминание о его спутнице отдалось в сердце чем-то, похожим на ревность. От этого стало ещё хуже… Понимая, что опять сделала что-то не то, я опрометью бросилась с террасы.
Не тут-то было. Кондратенко, видимо, решил во всей красе показать свой скотский характер.

- Лариса, - он поймал меня за руку и, прежде чем я успела открыть рот, резко рванул к себе, взял меня за подбородок и заставил посмотреть ему в глаза. От прежней весёлости не осталось и следа. На меня строго смотрел человек средних лет, которому не было никакого дела до моих внутренних переживаний. Он превратился в строгого босса, приготовившегося отчитать нерадивую секретаршу за то, что она сварила недостаточно хороший кофе. Отчитать и забыть – и о кофе, и о ней самой. –

Я понятия не имею, о чём Вы сейчас подумали, но, сделав из Ваших слов определённые выводы, понимаю, что должен кое-что пояснить, - он усмехнулся. Голос был настолько холодным, что я почти его осязала.

Мне же отчаянно захотелось повеситься. На худой конец – утопиться… Я сделала жалкую попытку отвернуться, но его пальцы с такой жестокостью впились в мою кожу, что я невольно поморщилась от боли и зажмурила глаза. Какой стыд! И как после этого смотреть ему в глаза?!
- Мне не семнадцать лет, Лариса, и я не один из Ваших институтских товарищей, пытающихся таким способом, - он снова криво усмехнулся, - привлечь к себе внимание понравившейся девушки. Признаю – заигрался. Не более. Возможно, Вы даже были правы, справедливо указав мне…
- Заткнитесь, - у меня не было ни малейшего желания выслушивать его лекцию. Всё и так понятно. «Заигрался», - он же сам об этом сказал. Куда уж яснее? Я, слава Богу, могу сообразить с первого раза. – И уберите руки – почему я должна это повторять сто раз? – я говорила ровно, пытаясь подражать ему. На меня вдруг навалилась страшная усталость. Боль в ноге, которую я так неудачно подвернула, вдруг проявилась со страшной силой…

Кондратенко отпустил меня и бросил в мою сторону ещё один ледяной взгляд. Я спокойно выдержала его и, поправив выбившийся из причёски локон, презрительно скривила губы.
- Сдаётся, и мне нужно быть откровенной, - я вновь подошла к балюстраде и, обхватив её пальцами обеих рук, глянула вниз. – Это Вы себе что-то придумали… Не без моей помощи, конечно… - я прилагала неимоверные усилия для того, чтобы половчее солгать. - Журналист, Игорь Алексеевич, пойдёт на что угодно, чтобы разузнать что-нибудь интересное. Этакий «эксклюзив». И много для этого не надо.

Мне, по крайней мере. Я ведь в своё время посещала театральный кружок, а нам там неплохо преподавали. Я уже знаю о Вас больше, чем все мои коллеги по перу вместе взятые… Но, поскольку Вы, находясь в заблуждении относительно меня, решили проявить чудеса порядочности, мне ничего не остаётся, как ответить Вам тем же. Я обещаю забыть о нашем сегодняшнем, равно как и вчерашнем разговоре. Ни одного слова из него не появится в печати. А теперь простите – мне нужно идти. Полагаю, отец озабочен моим внезапным исчезновением. Приятного Вам вечера.

Я развернулась и, не глядя на него, покинула террасу, налетев на кого-то и пробормотав на ходу слова извинения. Пересекая банкетный зал, я увидела, что отец всё ещё говорит что-то со сцены. Механически отметив про себя, что его речь перевалила за середину, я направилась к выходу, стараясь побороть тошноту, подступившую к горлу.

Голова кружилась, в висках барабанным боем отдавалась пульсация сердца. Так плохо мне не было никогда… Почти никогда…
С трудом удерживая непрошенные слёзы, я прошла мимо вытянувшегося по струнке швейцара и, подрагивая от прохладного вечернего воздуха, направилась к стоянке. Воспоминания о минутах, проведённых рядом с Кондратенко, продолжали атаковать мою память. Картинки цветным калейдоскопом замелькали перед глазами, и сердце в груди сжалось от перенесённого унижения.

«Сама виновата, - жёстко подумала я. – Это не он заигрался, Никитина. Он всего лишь поддержал твою игру…» Вот только определить, во что именно я играла, я никак не могла.

Совсем скоро майский вечер плавно перерастет в ночь. Было прохладно, в воздухе чувствовалась влажность.

Игорь стоял, облокотившись одной рукой о балюстраду и задумчиво глядя вниз. «Будет дождь», - машинально подумал он, недовольно передёрнув плечами.
Территория ресторанного комплекса была окутана туманом. Его тонкие серые языки расстилались у ног наподобие невесомой облачной ткани, которую он ни раз видел на шумных базарах в Азии. Таинственно мерцали на тёмном бархатном куполе неба алмазы звёзд. Серебряная луна, окутанная лёгкой дымкой, высилась на небе. Такая точно луна светила ему когда-то с восточного неба, только звёзды тогда были ближе…
«Рано… - прошептал он с горькой усмешкой. – Слишком рано…»

- Браво! – услышал он за спиной и обернулся, бросив вопросительный взгляд на человека, появившегося на террасе. – Шикарное представление… - в голосе говорившего звучала неподдельная ярость, и в то же время чувствовалось нечто, граничащее с отчаянием.

Игорь выпрямился и, взяв с балюстрады бокал, иронично улыбнулся одними губами и сделал глоток, не отводя взгляда от серо-голубых глаз человека, нарушившего его уединение.

Тот был почти на полголовы ниже, но, тем не менее, производил впечатление уверенного в себе человека, которому неведомо такое чувство, как страх. Пепельно-русые волосы, коротко остриженные и уложенные в каком-то хаотическом, хорошо продуманном беспорядке, он поворошил сильной загорелой рукой и, чуть склонив голову к левому плечу, бросил на Игоря не отличающийся дружелюбием взгляд.
Некоторое время мужчины молча смотрели друг на друга, словно подбирая слова для разговора – одинаково тяжёлого и для одного, и для другого…

Порывшись в сумочке, я поняла, что чего-то не хватает. Этим «чем-то» были ключи от машины. Второго комплекта у меня не было – за ним нужно было ехать домой… Нет, не может быть! Не особенно церемонясь, я вытряхнула содержимое сумочки на капот автомобиля и в очередной раз убедилась в очевидном. О том, что можно вернуться и расспросить швейцара, не находил ли кто-нибудь ключи, я почему-то не подумала. Это была последняя капля, переполнившая чашу моего терпения. Я судорожно всхлипнула и, закрыв глаза ладонями, заревела в полный голос.

Господи, да что же за идиотский день такой!
И тут в голову пришла мысль о том, что стоянка прекрасно видна с террасы. Сомнений в том, что Кондратенко давно вернулся в зал, а не торчит там как городовой перед участком, у меня не было. Но оборачиваться всё равно было страшно. Стараясь вести себя более-менее адекватно, я принялась поспешно вытирать слёзы. Ничего хорошего из этого не получилось. Тушь безбожно размазывалась, оставляя на руках уродливые чёрны пятна, волосы растрепались, а глаза, наверное, стали красными как у вампира…
Не менее решительно, чем несколько минут назад террасу, я покинула территорию стоянки, понимая, что ехать придётся на такси. Вздохнув, я вынула из сумочки мобильный телефон, но, к своему великому огорчению, поняла, что аккумулятор разряжен.

Кажется, я становлюсь не менее невезучей, чем мой школьный приятель Марко Лиманский! Зарёванная, в одном летнем платьице – как я теперь доберусь домой? Даже «частника» вряд ли поймаешь – примет за проститутку, с которой развлеклись и вышвырнули, и даже не остановится. Я бы точно не остановилась. До дома – километров тридцать. Ничего не поделаешь – нужно идти пешком…
Я почти не удивилась тому, что стало ещё холоднее, а с неба начали падать тяжёлые мокрые капли. Дождь бил по плечам, а где-то вдали сверкнула молния. В том, что следующая ударит в меня, сомнений почему-то не было…