Интервью на грани фола

Я очнулась от боли. Болели ноги. Боль дикая, нестерпимая нарастала с возвращением сознания. Я не выдержала и закричала. Вопило все мое нутро, каждая клеточка, каждая жилочка, вопило мое тело, но только почему-то не было слышно голоса. Зато я почувствовала песок на зубах и попыталась вытолкнуть его языком. Получилось плохо. Мне показалось, глаза мои открыты, но я ничего не видела. И на ресницах шелестел какой-то мусор.

Стоп, где я? Я попыталась напрячься и собрать разбегающиеся мысли воедино. Почувствовала нечто, что очень мешало, давило сверху. Я попыталась поднять руку и стряхнуть сор с лица, с глаз, но не смогла. Почему?

Еще полежала, размышляя и стараясь не впасть в панику – паническое состояние приходит сразу на место осознания неизвестности. Потом попробовала пошевелить пальцами на руках, напрячь кисти, мысленно проговаривая каждое движение тела. Вот, сейчас правое плечо – шевельнуть, почувствовать, теперь левое, опять кисть, а кольцо?

Я чувствую кольцо на руке? Не знаю, что первое появилось – вернулись ли нервы в ладони или я поняла, что могу перебирать пальцами. Я почувствовала что-то мягкое под рукой, вроде бы не камень, но что? Сжала немного пальцами. Волосы, что ли? Вдруг почувствовала шевеление и замерла.

- Рая, Рая! – мое имя прозвучало стоном. И я похолодела, узнав голос мужа.

- Валик! – говорить мешал песок, - Валик, что случилось, где мы? – я бормотала, как заведенная кукла, пока сухота во рту не связала мои губы совсем. Зато изменилось ощущение в правой руке.

Она поддалась моим усилиям, дернулась, задела локтем что-то твердое и медленно поползла вверх. Вместе с движением руки, всплыли в памяти картинки сегодняшнего дня. Того, что я помнила. Того, наверное, что произошло до темноты и боли.

Совершенно точно помню - мы с мужем поехали на рынок. Помню, как покупали мясо, как чистил при мне продавец большого судака, пока Валик загружался картошкой и бродил среди корейских изысков.

Потом мы торговались за пучок зелени - муж никогда не спорил о цене мяса, зато из-за редиса и петрушки мог поссориться с продавцом.

Мне всегда казался странным такой подход, но основное удовольствие от рынка Валик находил именно в торговле по мелочам. Последнее, что я помню – азербайджанца с укропом в руках, а потом грохот и провал в памяти…

Где-то в районе моего живота застонал Валик. Застонал, а потом как-то странно захрипел, забулькал, словно у него во рту была вода. Я только успела удивиться, как он затих. Как больно ногам! Я заплакала и позвала его:

- Валик, Валя!

Рука, наконец-то, освободилась, и я подняла ее к лицу. Сперва глаза. Думая, что мусор на лице мне мешает увидеть свет, я вытерла лицо рукой, отчего-то мокрой, но все-таки ничего не увидела.

Странно. Темно! Подняла руку вверх и на полпути натолкнулась на преграду, шершаво-угловатую, твердую и холодную. Долго щупала, пытаясь определить, что же это такое, но всюду, куда доставала ладонь, было одно и то же.

Стоп! Это же прилавок! Конечно! Мы стояли возле прилавка! Толстая гранитная столешница, на которой разложил зеленую роскошь черноглазый продавец. Я вспомнила, как он цокал языком и не уступал в цене, как Валя демонстрировал разочарование и морщился, смешно нюхая лук.

Мы под прилавком?

Через время я попробовала вытащить другую руку и еще раз пошевелить плечами. Не сразу, но до меня дошло – мы лежим под обломками каменного прилавка. И сразу же в памяти всплыла падающая на нас крыша рынка. Ну да! Грохот и быстро приближающаяся жуткая громадина сверху. И я проговорила опять:

- Валик, Валечка! Валя! – я попыталась позвать громче. Мой голос меня потихонечку, все-таки, находил. Опустив руку, я попробовала толкнуть мужа. Почувствовала под пальцами волосы, липкие, мокрые, вперемешку с камешками.

«Черт! Черт! Черт! Что же он молчит?» – я понимала, что муж лежит на мне сверху, а на нем – что-то еще, что не дает нам двигаться. Я толкнула голову сильнее и попыталась дернуться бедром…

Первое, что я услышала, опять открыв глаза – непонятный отдаленный шум.

Первое, что почувствовала – ноги. Боже! Как больно! Наверное, даже рожать не так больно, почему мне пришло это в голову? Да разве можно сравнивать?

Боль пульсировала и резала, грызла и жгла так, что невозможно стало дышать. Какое-то время я даже думать больше ни о чем не могла, только боль, Боль, БОЛЬ!

Поглощенная ею, я забыла о Валике, который тихо лежал на моем животе. Можно ли привыкнуть к боли?

Подышала глубоко. Через время, не знаю, через сколько, я обрела способность опять подумать не только о своих ногах. Мелькнула мысль - муж лежит слишком тихо.

Может быть он без сознания, придавленный какой-нибудь балкой. Я опять задвигала рукой и выяснила, что свободна только его голова и одно плечо. Остальное оказалось закрыто камнем.

По крайней мере, дальше моя рука прощупать тело мужа не смогла. Я нащупала лицо и вдруг поняла, что Валик холодный. «Боже! Сколько же я лежу?» - почему-то именно эта мысль была первой, а не осознание того, что мой Валик умер.

Видимо, сознание работало как-то не так, не давая мне сойти с ума от реальности. От того что он умер на мне, что его голова лежит теперь на моем животе. Он умер!

Но в первые секунды вовсе не это занимало меня - странно, правда? Я пыталась вспомнить прочитанные детективы, где упоминалось время, за которое остывает труп. 3 часа? 8? Сутки?

Честное слово, я даже забыла о боли, точнее, перестала прислушиваться к себе, занятая вычислениями. Один вопрос сверлил голову – сколько я здесь лежу?

А затем резко усилился шум где-то над головой, сбоку, вокруг – источник его расплывался.

И тогда я закричала. Сперва негромко, потом сильнее, как только могла. На полновесное «помогите» у меня не хватало сил, и я только кричала: «А-а-а!».

И снова вернулась боль. Мне было так жутко, так страшно, что я даже не помыслила больше о том, что бы чем-нибудь пошевелить, только кричала: «А-а-а-а!»

Много позже я узнала, что же произошло на самом деле, каким образом мы с мужем и еще множество людей оказались заваленными, погребенными под бетоном и кирпичом.

В середине дня, в самый разгар рыночной страды, рухнула крыша крытого рынка, ломая своим весом опорные столбы и стены, круша прилавки.

День, к счастью, был будний, потому покупателей на рынке оказалось меньше, чем продавцов. Конечно, все оказались погребенными под тысячами тонн бетона.

Страшно. Спасатели и техника приехали быстро, но дело осложнялось, во-первых, огромной площадью, на которую разлетелись элементы многочисленных рыночных пристроек и переходов.

А, во-вторых, разбирали завалы чуть ли не вручную из опасения навредить тем, кто, может быть, еще жив. Тем, кому, может быть, очень повезло. Мне, например.

Спасателям помогали специально обученные собаки и специальные датчики для обнаружения людей.

Я не все пояснения поняла и запомнила, помню, что специальными укреплениями предотвращали разрушение выстоявших конструкций. И много было еще всякого из арсенала методик служб спасения. Да и опыт, конечно, тоже. Опыта хватало. К сожалению.

Меня обнаружили почти через 12 часов. Мы с Валиком были в самом центре рынка, и на многие метры вокруг не осталось ни единого живого человека. Мне просто повезло.

Бетонный столб упал на самый край гранитного прилавка, который, оторвавшись от опор, рухнул на нас сверху. Рухнул косо, не задев верхнюю часть меня, но другим концом раздавил мужа.

Он бросился на меня сверху, прикрывая собой мой живот. Мои ноги оказались в бетонных тисках, но если бы не Валя, от моего живота осталась бы большая лепешка. Жуткая кровавая лепешка с маленьким человечком внутри. Потому что я была на четвертом месяце беременности.

Шум усиливался с каждой минутой. Я уже не могла кричать, сил не было, я только плакала. И вдруг услышала голос:

- Есть кто живой?

- А-а-а, - ничего другого сказать не получилось.

Грохот, скрежет и маты. Потом свет. Не солнца – фонаря, но сначала я этого даже не поняла. Свет резанул по глазам и отозвался болью в ногах.

- Потерпите, нам нужно 15 минут, - и человек продолжал говорить еще что-то.

Кто-то другой, рядом, закричал в сторону, что нужна вода и психолог. Шум отдавался во мне болью.

Говорят, в таких случаях помощь и освобождение должны вызывать ликование, радость, облегчение и еще всякие эмоции от того, что помощь пришла, что ты уже не один во мраке без малейшей надежды.

Со мною было совсем не так почему-то. Полное равнодушие. Я словно замерзла, как будто все вокруг было даже не сном, а чем-то, не имеющим ко мне, к нам с Валиком ни малейшего отношения.

Мне было все равно в самом глубоком смысле этого слова. Полная атрофия эмоций.

Мужчина потрогал меня, я почувствовала теплую руку и движение света, и сказал:

- Мы сейчас расставим укрепительную сетку и вытащим вас. Вы слышите меня? - Потом он промокнул мое лицо чем-то влажным и добавил, - вам нельзя пить. Но, если сможете, промойте рот. Вот вода.

Он поднес к моему рту бутылочку и полил прямо на меня. Я сделала глоток.

- Хорошо, хватит, держитесь, - сказал он и, повернув голову, спросил кого-то, - вы психолог?

- Да, - отвечавший мне не был виден.

- Побудьте здесь, с женщиной, я сейчас, - и тот, у кого в руке была вода, исчез.

Перед моими глазами сменилось изображение. Теперь надо мной нависло лицо, блеснувшее очками. Человек сказал:

- Меня зовут Дима. А вас?

- Рая. Рая, - я удивилась, что от одного глотка я уже не просто говорила, я понимала, что говорю, будто очнулась. И в глазах просветлело, - мне очень больно, - сказала я, - ноги, и я беременна.

Вдруг он достал видеокамеру откуда-то из-за плеча. На меня смотрел объектив с красной точечкой. Я подумала: «Дуло. Дуло видеокамеры. Точно, как дуло».

- Я журналист, - быстро заговорил Дима, - скажите, что вы делали на рынке?

- Покупала, - я почему-то не подумала о странности ситуации, просто отвечала машинально. Я просто отвечала на его вопросы.

- Вы всегда ходите на этот рынок за продуктами?

- Да

- Вы были одна?

- Нет, с мужем…

- Где ваш муж? – фонарик двинулся ниже, скользнул по моим плечам и нашел голову Валика, - Он мертв? Это ваш муж? – догадался он.

- Он холодный, он холодный, попробуйте, он совсем холодный, мой Валик на меня упал, я беременна. Я беременна, а он холодный… - я забормотала, до меня вдруг дошло по-настоящему – Валик умер! Валик умер! Я вспомнила ощущение на кончиках пальцев. Вспышка. Молния! И человек, лежащий теперь на моем животе – мой мертвый муж. Он умер. Умер давно, а потому и холодный. И я заорала:

- У-у-у!

- Какая же ты сука! – раздался голос. Тот мужик, который первым проехался по моим глазам фонарем, орал надо мной, - тварь, какая же ты сука и тварь! Сволочь, скотина! Я убью тебя сейчас! Пошел отсюда, сука! – впечатление было такое, что кричавший задыхается от гнева.

А я, наконец осознавшая до конца все, что случилось со мной, с нами, с моей жизнью, с нашей прекрасной и такой хорошей жизнью, рванулась, вцепилась в волосы моего холодного мертвого мужа и отключилась…

Нашему сыну теперь два года.

Мое спасение назвали чудом и сами спасатели, и врачи. Во-первых, ни единого перелома, только пришлось отрезать пережатые пальцы на ногах. Во-вторых, я не потеряла ребенка.

В-третьих, журналист Дима рассказал обо мне в эфире почти сразу же после того, как его выгнали с площадки. И о моей беременности, как и обо всем остальном, узнали все, главным образом, врачи.

Я была без сознания и не смогла бы сообщить кому-нибудь о своем положении, а так доктора делали операцию под каким-то мудреным наркозом и не повредили малышу.

Наш с Валиком сын родился в положенное время, через пять с небольшим месяцев после того, как потерял отца. Я очень хотела, чтобы Ванечка был похож на Валика, но Бог меня пощадил. Сын – точная моя копия.

Каждую ночь на протяжении первого года после того как я пальцами щупала холодное лицо моего мужа, я видела один и тот же сон. Резкий свет в глаза от фонаря, голос журналиста Димы в очках меня спрашивает:

- Что вы чувствуете, когда ваш муж, мертвый, лежит на вас? Вам страшно?

В ответ я опускаю глаза вниз и касаюсь пальцами волос мертвого Валика. Его голова лежит на моем животе, защищая нашего сына…

Теперь я вижу этот сон иногда.

Приблизительно раз в месяц.