Достаток

Почти всю жизнь Татьяна Ивановна проработала в ресторанах, буфетах и кафе. Муж её был капитаном дальнего плавания, и, благодаря обоюдным усилиям супругов, всегда, даже в тяжкие девяностые, в их доме был достаток. Возвращаясь домой, Татьяна Ивановна неизменно волокла сумки со снедью. Неизвестно, сколько градусов оставалось в ресторанном коньяке, и сколько было списано продуктов, но спиртное у Татьяны Ивановны не переводилось, а жарила она исключительно на сливочном масле.

Кроме такой домовитости, у Татьяны Ивановны имелось ещё одно несомненное достоинство – принесенный из ресторана коньяк она использовала с пользой. Тёмные бутылки со звёздочками перекочёвывали по мере надобности в ящики столов главбухов, учителей в школе детей и прочих нужных людей. Нужных людей Татьяна Ивановна называла довольно затейливо – имя в уменьшительно-ласкательном варианте, а отчество, как обычно. Таким образом, в обращении легко угадывались и глубочайшее уважение, и некая фамильярность, долженствующая свидетельствовать о расположении обращающейся.

Когда-то давно Татьяна Ивановна прибыла в город-герой из украинского села, жила в общежитии кулинарного техникума на небольшую стипендию, а потому ныне за заработанные честным трудом блага держалась мёртвой хваткой.

Яркая, как казачка, от природы, она не нуждалась в косметике. Миновав бальзаковский возраст, родив на свет божий двух детей, она сильно располнела, но и это её не портило. Ни единой морщинке не было места на её полном лице с тёмными бровями и ресницами. Длинные платья, юбки, свободные блузы, тяжёлые, из натурального камня, крупные украшения – всё было настолько элегантно, что казалось изготовленным на заказ.

Муж Татьяны Ивановны не только боготворил свою красивую и пробивную супругу, но и, несмотря на высокую свою должность, порядком побаивался. Быть может, на кораблях голос его, подобно голосам древних викингов, был хрипл и властен, но дома, стоило ему увидеть упёртые в бока мощные руки супруги и услышать раскатистое «Бор-р-рис!», как он сникал. Доставал, оглядываясь, из внутреннего кармана парадного кителя оставленные себе от зарплаты деньги и, как только супруга, оставив его в покое, погружалась в хозяйство, надевал серую нейлоновую куртку, шапку-петушок и выскальзывал бесшумно из дома. Через несколько минут в гараже дяди Миши, когда первая «маленькая» подходила к концу, к Борису возвращались капитанская удаль и властность.

Что-что, а хозяйствовать Татьяна Ивановна умела. Откуда б ни брались на столе у неё разносолы, а использовала она их всегда рачительно и с умом. Ни разу не поставила на стол семье покупных пельменей, не жалела сил и времени, лепила сама. В квартире не было видно ни пылинки, несмотря на то, что жили в семье две собаки – доберманша с отличной родословной и огромная приблудная дворняга Машка. Как бы ни измоталась Татьяна Ивановна на работе, как бы ни были тяжелы сумки, а редко можно было её увидеть без поварёшки или пылесоса в руках. В дождь ли, в снег ли, в шесть утра выводила она собак на прогулку, накинув поверх ночной рубашки пальто. Вернувшись, собиралась на работу. И пусть залегли с вечера под глазами тени, голос её оставался по-прежнему медовым, а с полного лица не сходила улыбка.

Детей у Татьяны Ивановны было двое. После окончания техникума вышла она замуж за некоего Козлякова. Брак был недолгим, и от него у Татьяны Ивановны осталась дочь Марина. От Бориса Татьяна Ивановна родила спустя десять лет сына. Назвали мальчишку Романом, но дома чаще называли Ромашкой. Это был на удивление красивый мальчик, смуглый, темноволосый, похожий на татарчонка. Его боготворил весь дом и в особенности бабка, мать Татьяны Ивановны, такая же дородная, такая же хозяйственная, как её дочь, и обладающая не менее властным характером. Между ней и Татьяной Ивановной частенько вспыхивали ссоры, но Ромочку они обожали одинаково.

Первое время Борис пытался препятствовать тому, чтобы мать и бабка баловали сына, но противостоять этому женскому тандему было нелегко. На голову капитана обрушивались такие бури, что вскоре он махнул рукой и всё чаще, будучи на берегу, искал покоя в обществе дяди Миши, постоянно возившегося со своей «Волгой», и ещё нескольких таких же, как он, счастливых супругов женщин, которые имеют на всё собственное непоколебимое мнение. Призывался Борис для воспитания сына только в тех случаях, когда вышедший из-под контроля мальчишка нуждался, по мнению матери, в порке, а сама она, намаявшись на работе, уже не имела для этого сил.

Вообще, в воспитании Ромашки прослеживалась политика кнута и пряника, только вот кнуты, а точнее отцовский офицерский ремень, доставались по поводу, а пряники сыпались на мальчика, как из рога изобилия. У Татьяны Ивановны было почти нищее детство, и теперь, имея такую возможность, она старалась дать своему красивому и умному сыну всё, чего была лишена сама.

Было такое время, когда на прилавках в Ленинграде невозможно было найти хоть мало-мальски приличные игрушки. Если кто-то ехал в командировку в Москву, то первым делом обегал весь ГУМ в поисках плюшевого медведя или немецкого смуглого пупса. А у Ромочки были заграничные огромные яркие самосвалы, в которые маленький водитель мог забраться, привезённые отцом из заграничных командировок. Его дворовые приятели выходили во двор с ломтями хлеба, намазанными бабушкиным вареньем или маслом и посыпанными сахаром, а на бутербродах Ромки лежали толстые куски колбасы.

Недаром мать работала день и ночь, не ленилась и не брезговала, будучи администратором гостиничного ресторана, встать за стойку вместо заболевшей или выпившей барменши. И для каждого, хоть бы и под утро, находила она обаятельную улыбку - и для директора гостиницы, и для любого клиента. Недаром в её телефонной книжке напротив некоторых фамилий были пометки красным карандашом – дни рождения и домашние телефоны. Однако при всём том, порка, по её мнению, сыну время от времени была только на пользу. Это средство применялось, когда шестилетний Ромашка убегал надолго со двора или перечил матери. Отцу хамить позволялось - что с него, отца, взять, если он только деньги привозит из плаванья и больше ничего?

Марина закончила с отличием техникум и устроилась работать, а Ромке пришло время собираться в школу. У Татьяны Ивановны прибавилось забот. Она пыталась заставить дочь поступить в институт: сначала уговаривала, потом плакала, говорила, что сама не смогла этого сделать, потому что должна была работать, а Марине, имеющей такую возможность, сам Бог велел учиться и радовать мать, которая положила на благополучие детей всю жизнь. Её искренне возмущало и обижало, что старшая дочь старается бывать дома как можно реже и мало рассказывает о своих делах. Ведь Татьяна Ивановна имела большие связи, которые помогли бы Марине обойти множество трудностей и даже почти в любой институт поступить безо всякого труда. Пусть бы не оказалось в этом институте нужных людей, но коньяк и гладкие, плотные, тяжёлые конверты никто ещё не отменял! А уж идти работать в прачечную, куда надо являться к шести утра – что за глупость! Мать вполне в состоянии пристроить её на чистую, необременительную работу, где вообще мало что нужно будет делать, стоит только открыть записную книжку.

- Мама, я не хочу, мне не надо этого! – воскликнула как-то дочь во время очередной из таких ссор.

- Как не надо? – опешила Татьяна Ивановна. – Девчонки не хуже тебя в институт по три года подряд поступают и поступить не могут, а на хорошую работу устроиться очень трудно.

- Да так, не надо! – выкрикнула Марина. – Не надо мне такую работу и такого института! Я сама, сама устроюсь, без твоих денег! Дай мне, наконец, дышать. Это невозможно – постоянно жить под вашим с бабушкой контролем. Мне надоело, что вы бесконечно обсуждаете моё поведение и говорите, что я вылитая Козлякова! Пусть Козлякова, пусть! Я хочу жить отдельно и на свои деньги!

- Ах ты, дрянь! – закричала и Татьяна Ивановна тоже и, размахнувшись, влепила заплаканной дочери мощную пощёчину, которая чуть было не опрокинула ту на пол. – Дрянь неблагодарная! Козлякова и есть. Куда ты без моих денег, да что ты из себя представляешь, девчонка?! Сыта, одета – где ты теперь всё это возьмёшь? На панель пойдёшь? Мать всю жизнь на вас всех горбатится, этот алкоголик только по гаражам шляется!

- Это ты довела его до того, что он начал шляться, мама, - ответила дочь, потирая красную вспухшую щёку. – Вы с бабушкой кого угодно доведёте до того, что из дому сбежит. Ты хоть раз дала ему высказать своё мнение? Ты даже Ромке-засранцу и то говоришь, чтоб он не слушал этого алкаша, а он его отец! Ты всех задавила, всех! Только Ромочка – свет в окошке. Ты думала, что из него вырастет? Что толку, что вы его порите так, что крики на весь подъезд, если тут же бабушка ему деньги суёт? Мне никто не совал!

- Ты старше! – снова закричала Татьяна Ивановна, до глубины души возмущённая тем, что зелёная девчонка смеет её упрекать. Её, которая впрягалась всю жизнь в любую работу, и заигрывала, и заискивала, и прогибалась, где надо, чтоб принести в семью лишний рубль, лишнюю палку колбасы. – Ты знаешь, что и тебе в техникум я конфеты носила?! Что ты сама для себя сделала, соплячка?

- Теперь мне больше ничего не надо, мама, - ответила дочь, внезапно успокоившись, только алело на щеке яркое пятно. – Спасибо тебе. Теперь я сама.

- Ах сама! – язвительно засмеялась мать. – Ну, давай-давай. Придёшь ещё к матери, попросишь.

- Я переночую у Ленки, - сказала Марина. Развернулась, ушла в свою комнату. Татьяна Ивановна настороженно прислушивалась к доносившимся оттуда звукам. Вот скрипнула дверца шкафа, прожужжала молния на сумке, и через минуту дочь появилась в дверях кухни, спортивная сумка висела у неё на плече.

- Пока, мам. Я буду звонить.

- Неблагодарная, - выкрикнула ей вслед мать.

Замок на входной двери сухо щёлкнул. Тогда Татьяна Ивановна в изнеможении опустила на табуретку своё грузное тело, склонила голову на руки и заплакала.

Времени нет дела до наших планов, оно идёт своим чередом. Оно не даёт тайм–аутов и не желает возвращаться назад. Когда Рома учился в пятом классе, у Бориса обнаружилась последняя стадия рака. Татьяна Ивановна сбилась с ног, искала врачей, платила, снова кого-то искала… Но муж, несмотря на проведённую химиотерапию и две сделанные операции, угасал. Когда мучавшие его боли стали невыносимы настолько, что он вскрикивал по ночам, ежедневно навещавшая больного врач предложила положить его в хоспис.


Татьяна Ивановна, с красными от постоянных слёз и недосыпания глазами, спросила:

- Ему там будет лучше?

Врач пожала плечами.

- Там ему будут колоть наркотики. Он не будет чувствовать боли. И в платных палах там очень хороший уход.

Бориса положили в хоспис. От уколов, которые повторяли каждые четыре часа, он несколько ожил, пропала с лица постоянная гримаса боли. Татьяна Ивановна проводила в его палате все вечера, приезжала дочь, и никто бы не подумал, что она ему не родная. Однажды Борис попросил привезти ему коньяку. Татьяна Ивановна пошла проконсультироваться с врачом. Врач, маленький сухощавый человек, выслушав её, махнул рукой.

- Теперь можете привозить ему всё, чего он попросит. Это уже никак не влияет.

- То есть…

- Скоро, - хмуро кивнул врач. Пожал руку Татьяны Ивановны, коротко кивнул и стремительно пошёл по коридору куда-то, полы халата развевались.

Борис умер ночью, ближе к утру, после очередного укола, со спокойным выражением на исхудавшем лице. За день до этого он попросил привести к нему сына. Татьяна Ивановна приехала вместе с Ромкой. Отец смотрел на него, полулёжа в подушках. Ромке почему-то было стыдно, словно он сделал что-то дурное. Лицо отца было печально. Он спросил о школе, сын, которому мать обещала надрать уши, если только он будет беспокоить папу, заверил, что всё хорошо. Борис медленно кивнул. Казалось, это не сильно его занимало. Он долго молчал, гладил сына по голове. Наконец, сказал:

- Береги мать, Роман, ты мужчина, - и махнул рукой, показывая, что устал и хочет отдохнуть. К утру его не стало.

Татьяна Ивановна мужественно приняла смерть мужа. Похороны были пышными, поминки устроили в ресторане. Татьяна Ивановна взяла отпуск на две недели, чтобы отдохнуть. За последние месяцы она совершенно измоталась, работая и ухаживая за больным Борисом. Однажды к ней приехала дочь, с которой, как ни странно, они вновь сблизились во время болезни мужа, и сообщила, что выходит замуж.

- За кого? – встрепенулась Татьяна Ивановна, отвлекаясь от своего горя. Она не могла позволить, чтобы такая перемена в жизни Марины происходила без её участия. И на воскресенье были назначены смотрины жениха.

Вопреки Марининым опасениям, Олег матери понравился.

- Перспективный молодой человек, - сказала мать удовлетворённо, когда они с Мариной убирали после ухода Олега посуду. – А кто у него родители?

Но и тут всё оказалось в порядке. Олег пошёл по стопам отца-хирурга, заканчивал военно-медицинскую академию. Татьяна Ивановна познакомилась с будущими родственниками, и, поднатужившись, они вскладчину устроили молодым такую свадьбу, что полторы сотни приглашенных – в основном людей нужных, ибо Татьяна Ивановна всегда помнила о необходимости поддерживать связи, – долго потом ещё ее вспоминали. Венчались в Александро-Невской Лавре, праздновали в самом крупном ресторане города, а в подарок молодые получили от родителей двухкомнатную квартиру.

Жизнь текла своим чередом. Татьяна Ивановна снова работала, налаживала связи, помогала молодой семье. Появилась возможность заработать на продаже Самарской мебели, и Татьяна Ивановна, не лишённая коммерческой жилки, с энтузиазмом взялась за дело. На купленной в кредит фуре плыла-плыла мебель из Самары в Питер и, проданная, приносила неплохие барыши.

Только Рома стал беспокоить Татьяну Ивановну всё больше и больше. Он давно уже перестал быть отличником, что и неудивительно: в начальной школе ему вполне хватало умения читать и писать, а это он стараниями матери и сестры умел ещё в шесть лет. Потом понадобилось прикладывать усилия, чтобы получать хорошие отметки, а прикладывать усилия Ромка не умел. Всю жизнь ему всё доставалось даром, и он не видел причин что-то менять.

Однажды её вызвали в школу. Татьяна Ивановна вооружилась тортиком и отправилась решать проблему. На тортик директриса посмотрела хмуро, и улыбка Татьяны Ивановны повисла в воздухе.

- Присаживайтесь.

Татьяна Ивановна присела на маленький угловой диванчик. Директор прошлась по небольшому кабинету.

- Рома - очень сложный мальчик, - начала пожилая женщина, отчего-то не глядя на посетительницу и задумчиво перебирая листья дифембахии. – У нас и раньше были с ним проблемы – нецензурно выражается, учится плохо, паясничает. Но произошедший вчера случай я могу назвать только вопиющим. У преподавателя из сумки пропал кошелёк, и, когда я попросила детей показать свои вещи, он оказался у Вашего Ромы.

Татьяна Ивановна замерла. Дома уже были случаи мелкого воровства со стороны сына, несколько раз у Татьяны Ивановны пропадали деньги – когда больше, когда меньше, но каждый раз сын клялся и божился, что он ничего не трогал, и мать утешала себя, убеждая, что дело в её собственной забывчивости. Да и потом, большинство детей таскает у родителей из карманов мелочь, так что ничего страшного. Но в школе! Самое малое в этом случае – детская комната милиции. Татьяна Ивановна не стала бросаться грудью на защиту сына, боясь испортить всё ещё больше. В смертельной тоске смотрела она на директора и уже открыла было рот, чтобы попросить не давать делу широкой огласки, но женщина жестом её остановила.

- Татьяна Ивановна, мы не будем никуда заявлять, тем более, что деньги нашлись. Но… Я не вижу возможности продолжать обучение Вашего сына в нашей школе.

Так Ромку исключили. Татьяна Ивановна была в задумчивости. Сын к своим двенадцати годам уже совершенно отбился от рук, дом, в котором они жили, находился между двумя общежитиями, и компания во дворе была соответствующая. Надо было что-то делать. И тогда она вспомнила о старом друге мужа, мичмане, служившем в Кадетском корпусе.

По знакомству оформили бумаги быстро, и Ромка оказался в училище. Татьяна Ивановна надеялась, что военная муштра сделает из сына настоящего мужчину. Она ездила к нему в выходные, и хоть и обливалось кровью её материнское сердце, а всё-таки радовалась, что Ромашка под присмотром.

Так суматошно проходила жизнь Татьяны Ивановны между поездками по делам в Самару-городок, заботами о сыне и контролем семейной жизни дочери. Молодые жили неплохо, Олег заканчивал академию, Марина пошла учиться на бухгалтерские курсы. Но Татьяна Ивановна, как всегда, имела на всё своё мнение. Она без устали искала возможность устроить Олегу удачное распределение, а планы дочери по-прежнему считала неимоверной глупостью. Отношения вновь становились прохладными.

Как-то, заехав к матери в гости, Марина сообщила, что ждёт ребёнка. За этим сообщением последовал такой скандал, что обе его участницы пили потом валерьянку – зарёванная дочь и гневная мать.

- Как ты не понимаешь? – кричала Татьяна Ивановна. – У Олега сейчас такая возможность сделать карьеру, а ты хочешь привязать его к дому! Ты что, хочешь, чтоб он всю жизнь оставался посредственным хирургом? В нищете хочешь жить? И потом, - зашла мать с другой стороны. – Тебе двадцать четыре года, ты хочешь раскороветь? Ты представляешь, на что похожа женщина после родов?

- Ты родила меня в восемнадцать, - возразила Марина.

- Потому что дура была, - отрезала в сердцах Татьяна Ивановна. – И потом, я - это я, я никогда не была такой рохлей, как ты.

Неизвестно, повлияли ли на Марину материнские доводы или дело было в чём-то ещё, но аборт был сделан. Олег ушёл. Не стал разменивать квартиру, только собрал свои вещи. Тёще на прощанье он сказал:

- Спасибо вам за всё. Но жить в матриархате я не могу. Счастливо оставаться.

И растворился, словно его и не было. И снова между матерью и дочерью начались страшные скандалы. Марина обвиняла мать в том, что потеряла и мужа, и ребёнка, но Татьяна Ивановна была непробиваема.

- Пусть катится, - сказала она дочери. – Свинья неблагодарная. А ты ещё мне спасибо скажешь.

Водителем на фуре Татьяны Ивановны был еврей лет пятидесяти. Татьяна Ивановна, несмотря на постигшие её жизненные трудности, отнюдь не утратила ни красоты, ни обаяния даже в свои сорок шесть лет. Мало-помалу они сблизились, и в конце концов Саша переселился к Татьяне Ивановне из своего общежития, куда попал из мест не столь отдалённых.

Это был весёлый человек с чисто еврейской внешностью и такой же фамилией. Возможно, между ними не было пылких юношеских чувств, но Татьяна Ивановна была счастлива, обретя мужскую поддержку, которой была лишена долгие годы. Даже Марина подружилась с новым маминым мужем и стала бывать у неё чаще. Да и Татьяна Ивановна помягчела и как будто даже помолодела. Саша освободил жену от самых тяжёлых дел и постепенно полностью взял заботу о хлебе насущном на себя.

Ромку выгнали из Корпуса за воровство. Не помог и знакомый мичман. Всё, что он успел там сделать, это закончить девять классов. О дальнейшей учёбе не могло быть и речи, и он до поры до времени остался дома, пока Татьяна Ивановна пыталась придумать, что с ним делать. И понеслось – дворовые компании, снова воровство, клей… Саша пытался пристроить пасынка работать грузчиком, но это было бесполезно. Роман вполне мог не выйти на работу, а обожающая мать придумывала ему несуществующие болезни.

* * *


Марина по-прежнему жила отдельно. Квартира, подаренная им с Олегом на свадьбу, была продана, когда у матери начались проблемы с мебельным бизнесом, и пришлось отдавать ужасающих размеров долги. Марине купили комнату в общежитии. Она ходила на работу, возвращалась в свою комнату полумёртвая от усталости, ужинала и засыпала. Каждый день она покупала по дороге две-три баночки коктейля. Иногда плоскую бутылочку коньяка. Одиноко и уныло было в этой комнатушке в компании микроволновки и телевизора. Личная жизнь не клеилась.

С матерью она никогда не была особенно близка, а сейчас, когда у той в доме хватало проблем с младшим братом, ей было и вовсе не до Марины. Марину искренне удивляло, что мать не видит очевидного – расширенных по временам зрачков Ромки, его нервозности, компании, в которой он вращался. Всё давно стало понятно, даже материному гражданскому мужу, но Татьяна Ивановна оставалась слепа. Мать Марине было жалко, несмотря на сложные с ней отношения. Сейчас, став взрослым человеком, дочь понимала, что все её поступки были продиктованы желанием сделать лучше, оградить детей, а в особенности младшенького, от трудностей взрослого мира. Однажды она попыталась открыть матери глаза, но ничего этим не добилось, кроме очередного скандала.

Однако и Татьяна Ивановна замечала, что с сыном что-то не то, хоть и не могла поверить в самое страшное. Он наотрез отказывался работать и учиться. В доме происходили постоянные скандалы, несколько раз закончившиеся тем, что Саша, доведенный до белого каления поведением лодыря, вора и начинающего наркомана, осуществил-таки давно обещанное и съездил ему пару раз по физиономии. Татьяна Ивановна грудью кидалась на защиту Ромашки.

Марине смотреть на всё это было тошно. Саше она изо всех сил сочувствовала, он любил мать, несмотря на её тяжёлый характер, и пытался поправить ситуацию, как мог. Но всё был бесполезно, Татьяна Ивановна покрывала Романа, раскинув крылья материнской любви. А он наглел всё больше. У полностью ушедшей в проблемы сына Татьяны Ивановны на дочь просто не оставалось времени, и Марина была одинока. Семья для неё была потеряна, противно было находиться в постоянном вранье, которым мать пыталась оправдать поведение брата. Работа отнимала всё время, на то, чтоб завести с кем-нибудь близкую дружбу, не было сил, и пара-тройка баночек джин-тоника по вечерам создавали иллюзию покоя и умиротворения.

Ромке исполнилось восемнадцать, и отчим устроил его работать на автомобильный завод разнорабочим. Там он тоже долго не продержался, выгнали за прогулы, и он стал совершенным иждивенцем. Наконец, истина стала очевидна даже ослеплённой любовью матери – Рома был наркоманом, причём скрывать это уже стало невозможно. Исхудавший, с вечно бессмысленными глазами, с дорожками на руках и ногах. Но Татьяна Ивановна и тут не раскисла, хоть и был этот удар самым тяжёлым из всех, что достались ей от судьбы. Ещё не понимая, как глубоко увяз сын, она решила, что во всём виновато дурное влияние его приятелей, обменяла квартиру на другую в пригороде, а на оставшиеся деньги положила Рому в клинику на переливание крови.

Казалось, жизнь начинает налаживаться, Рому снова устроили на работу, Саша работал не покладая рук ещё с тех пор, как накрылся мебельный бизнес. И Татьяна Ивановна воспряла духом, устроилась работать барменом в кафе недалеко от дома, чтобы не оставлять сына без присмотра. Ей было больно, что дочь не горит желанием с ней общаться, и слегка тревожило, что, когда они разговаривают по телефону, голос Марины постоянно кажется хмельным, но это не занимало её мысли долго. Ромка – вот что беспокоило её больше всего. Мальчика, её красивого умного мальчика, надо было спасать, лечить, дать ему шанс начать новую жизнь…

* * *


ЭПИЛОГ


Из суда Татьяна Ивановна возвращалась ярким зимним днём. На улице было скользко – солнышко подтопило лёд, сапоги скользили, идти было тяжело. Но садиться в автобус не хотелось, не хотелось видеть людей и отворачиваться, чтобы не встретиться с ними взглядом. Ей казалось, каждый знает, что она за человек и что случилось с её жизнью. Кладбище было по дороге. Саша после суда собирался везти её домой, но она отказалась, и он поехал по каким-то делам. Татьяна Ивановна медленно прошла между могил, с памятников на неё смотрели чужие лица. А вот белый маленький памятничек под невысокой молодой сосной. С него смотрит улыбающееся родное лицо дочери. Татьяна Ивановна смахнула с гладкого камня несколько иголок и присела на лавочку. Дочь смотрела на неё весело, большими тёмными глазами, нисколько не осуждающе.

- Прости ты меня, Мариночка, - проговорила Татьяна Ивановна и вытерла ладонями слёзы, которые не переставали течь с самого окончания суда. – Прости меня, дуру… Скоро годовщинка у тебя, мы с Сашей придём, стопочку принесём тебе.

Достала сигарету, закурила, положила другую около памятника. Потом поднялась и медленно пошла к выходу с кладбища. Хоть фотография на эмали осталась уже далеко позади, ей всё казалось, что на неё смотрят смеющиеся глаза дочери.

Марина умерла на следующий день после прошлого Нового Года. Позвонила, сказала: «Мама, я дома, мне очень плохо», - и в трубке послышался стук. Татьяна Ивановна с мужем приехали минут через двадцать - на дорогах не было пробок, город отдыхал и продолжал ещё отмечать праздник. Марина лежала посреди своей маленькой комнаты, трубка валялась рядом. Сразу вслед за ними приехали врачи – дочь сначала позвонила в скорую. Татьяна Ивановна была как безумная и плохо запомнила события этих нескольких минут. Она услышала только слова «сердце», «умерла» и «молодая».

Татьяна Ивановна дошла до своего дома, поднялась с трудом по лестнице. Зашла в квартиру. Тишина. Устало скинула сапоги, пальто и прошла в кухню. Достала из холодильника бутылку водки, налила рюмку, выпила залпом, налила ещё. Она сидела и смотрела на свой дом так, словно давно его не видела.

Дом был гол. Нет кухонного комбайна, который Саша подарил ей на тот самый, прошлый Новый Год, нет стиральной машины. Нет даже фена. Всё это, купленное уже не по первому разу, снова вынес сын, продал на дозу. Прихватил в последний раз даже Сашины новые, в коробке ещё, ботинки. И кому они могли понадобиться?

Татьяна Ивановна не могла отбиться от воспоминаний, водка странным образом освежала память, и вдруг перед ней предстало множество картинок. Вот сын трясёт её за грудки, требуя денег, глаза безумные, исхудалое лицо. Вот на поминках у гостьи пропадает сумочка, а Рома не успевает ещё вынести её из дома, и Саша избивает его жестоко, на глазах у всех, скуля, сын убегает. Вот милиционер, который уже хорошо её знает. Предупреждает: «Если вы опять потом прибежите плакать за него, так не надо, мне без вас забот хватает». Вот зал суда и взгляд сына, как у маленького ещё Ромашки, тянется к ней со скамьи подсудимых. И вот его слова напоследок, когда его уводят с руками за спиной - «Мать предала». Невыносимо щемит сердце. Но разве был, разве был другой выход? Она превратилась в старуху за эти годы, и Саша всё чаще потирает слева грудь. Саша, который остался с ней, теперь почти старухой, продолжает покупать и покупать вещи, которые спускает на наркотики сын. Она собственными руками написала заявление. Просила следователя, чтоб посадили непременно. Два года на общем режиме. Таков приговор. И как это ужасно, чувствовать от этого облегчение.

Бутылка быстро пустеет. Ничего, она будет возить ему передачи и ездить на свидания, привозить вкусненького. Там, в тюрьме, он избавится, наконец, от этой заразы, которая причинила им столько горя.

Татьяна Ивановна поднялась и, слегка покачиваясь, пошла в спальню.

...А когда он освободится, она найдёт ему хорошую работу, попросит нужных людей, ведь у неё ещё есть связи, и за эти два года она заработает денег…