Сказка для внука

Давно это было. В 1976 году, в ноябрьские праздники был в моем 9 классе устроен огонёк. Девочки пришли не в обычной школьной форме, а одетые понаряднее. Глаза у созревших юношей разбегались. Попили чайку с пирожными, поставили проигрыватель виниловых дисков. Начались танцы. Кто смелей, мгновенно сгруппировались, и начали, не спеша покачиваться парами, уже как совсем взрослые, не на "пионерском расстоянии".

Я замешкался и когда глазами стал искать претендентку, остановил свой взгляд на высокой однокласснице. Она очень спокойно, без тени желания, смотрела на танцующих, о чем-то переговаривалась с другими девчонками. На ней была юбка миди и трикотажная кофточка с рукавом до локтя. Кофточка очень плавно облегала всю стройность девичьей фигурки. Я, инстинктивно чувствуя, что не получу насмешки от такой скромницы, подошел и пригласил. Сколько было необыкновенной грации в том движении ее рук, когда она положила мне их на плечи! Я прикоснулся к ее талии и почувствовал необыкновенную притягательность тела уже не худенькой девчушки, а нежной, грациозной девушки. Танцевать было необыкновенно приятно. Я осмелел, придвинулся и сомкнул руки на ее спине. Какая "удушливая волна" прокатилась по мне. Я ощутил всю её, и даже ее тепло... Я не мог сдерживаться и переусердствовал в "сближениях". Она почувствовала себя стесненной и чуть-чуть поправила меня. Но впечатление обо мне у нее слегка испортилось.

Танец закончился, и мы разошлись, она чуть с холодком отошла. На следующий танец её пригласил глумноватый, крупный и крепкий парень. Он был ростом наравне с ней. Я то был заметно ниже ее, сантиметров на 5. Парень прижал ее с бесцеремонностью, хотя и не так плотно, как я. Но она не подала вида, как мне, что ей это не нравится! Это был "удар молнии"!!! У меня потемнело в глазах. Я забился в угол к проигрывателю. Играла моя пластинка, ВИА "Веселые ребята", песня "Я к тебе не подойду":

Вот уже и не слышны
В тишине шаги твои,
Словно не было весны,
Словно не было любви.

Взгляд при встрече отведу,
И пускай щемит в груди,
Я к тебе не подойду, я к тебе не подойду,
И ты ко мне не подходи.

Может память обману,
Если в книжке записной,
Десять раз перечеркну
Телефон и адрес твой.

С мокрых крыш течет вода,
Тонут в ней следы твои.
Жаль что гордость, иногда,
Может быть сильней любви.

Вот какие девчонки неверные. Предпочесть меня дебилу! (Он через год был приговорен на два года условно за избиение пенсионера). Вот, думаю, никогда не подойду. Лобзайся с этой гориллой, попомнишь. Но, нечто тягучее и цепкое ухватило меня в душе и не выпускало. Все ощущения испытанные в танце память повторяла и повторяла. Я следил за девчонкой весь вечер, хотя с кем-то даже танцевал, с кем-то еще...

В последующие дни я часто смотрел на ставшую обычной в своей повседневной форме девчонку. Форма была умело перешита. Юбка укорочена невозможно, фартук открывал обычное школьное платье, приятно плиссированное на груди. Она была изумительна. Однажды, я как-то по-ребячьи задел её, она меня слегка шлепнула, я сделал неуклюжее движение, и лямочка ее фартука оторвалась в месте, где она пришивается к юбке. Ей стало так обидно, что навернулись слёзы, губки надулись. Но я ведь случайно, заорало моё сознание, хотя внешне я сделал вид, что так ей и надо!! Страшно было показать своё неравнодушие к ней.

Через месяц я заметил у неё на руке симпатичные часики с очень подходящим к ним ремешком. Они так мило смотрелись на её руке, украшенной кружевной нашивкой на манжете рукава. Рукав в три четверти, рука красивая, ровная, очень гибкая, утонченная. Оказывается, у нее в середине декабря был день рождения, и ей на шестнадцатилетие подарили часики.

Под самый Новый год я простыл и не пошел в школу. В один прекраснейший день в дверь позвонили. На пороге стояла моя соседка по парте, Оля Валяева, довольно полная девчонка с крупными чертами лица, и подала мне записку. Я прочитал. Девочка - причина моих воздыханий, написала, что сожалеет, что я не приду на Новогодний огонек !!!!! Меня ждут!!! Я нужен!! ОНА меня заметила !!!!....Такое я не переживал больше ни с кем и никогда...

Мысли сбивчиво метались... Её образ, руки, часики. Часики. Мне необыкновенно захотелось сделать ей нечто приятное. Часики… Я решил подарить ей календарик, который крепится к ремешку. Девчонки ведь любят календарики, как я тогда заметил. Я написал ей письмо, поздравил с пошедшим днем рождения и наступающим Новым годом. В заголовке письма красивым вензелем написал её имя. Письмо я подписывать не стал и послал по почте.

Через несколько дней я пришел на занятия. Девочка не встретила меня взглядом, вообще не шелохнулась в мою сторону, как будто меня нет. У меня все оборвалось. Я ей не нужен!! И календарика на ремешке часов не было.

Наступил 1978 год. Несколько дней я недоумевал. Но необходимость выговориться и невозможность подойти к ней, такой статной, расцветающей каждый день, как тюльпан расцветает на глазах, подтолкнула написать еще письмо, еще и еще. В каждом письме я все точнее и точнее описывал свои чувства к ней. Каждое письмо я начинал заголовком с искусно написанным её именем, каждый раз по-разному. Я не подписывался. Зачем?

Однажды я написал ей заветные три слова, потому что не мог сдерживать больше чувства, хотел, чтобы она прониклась. Но вдруг она посмеётся надо мной, ведь не обращает на меня никакого внимания, значит, я её не очень знаю. Да я еще и "коротышка".

Я не нашел в себе смелости написать ей просто строкой. Мне как-то запомнился рассказ одной девчонки, что ей из-за границы прислали открытку, на которой как будто бы ничего нет, просто полоски. Если посмотреть на открытку под углом, то полосочки оказываются узкими очень растянутыми в высоту буквами. Вот таким узором, на задней стороне листочка, я и написал свое первое и последнее в жизни объяснение.

В то время я учился рисовать в студии члена Союза художников во дворце культуры. Сидел часами один и карандашом рисовал гипсовые фигуры. В субботу вечером во дворце устраивались танцы, на которые приходила и ОНА. Она занималась в этом же ДК в вокальном кружке и бесплатно ходила на танцы.

К 18 часам в мастерской, где я в тишине трудился над мальбертом, начинало пахнуть духами собиравшейся молодежи. Затем не очень приятный запах табака начинал перебивать ароматы духов. Через полчаса после начала танцев появлялся запах разгоряченных тел. Танцы проходили под музыку эстрадного ансамбля. Они отлично копировали незамысловатые шлягеры тех лет. У меня есть на пластинках почти все. Интересно было смотреть сверху на плотное море голов, одновременно колеблющихся в такт музыке.

Я с балкона, из-за колонны любовался ею, и тихо ревновал к изредка приглашавшим ее на медленный танец парням. В толпе танцующих она казалась взрослее. Вела себя не как девчонка в классе, а светская дама. Это очень завораживало.

Однажды, заняв своё законное место наблюдения, в стеклянную стену, отделяющую танцевальный зал от улицы, я увидел её внизу у касс. Она стояла в белоснежной меховой шапке, в длинном расклешенном пальто и брюках, стройная и грациозная, как березка. И вдруг она не пошла в ДК, а пошла куда-то в сторону своего района. Я так рванул в студию, схватил одежду и побежал по лесенкам ничего не видя от страха, что потеряю её, что всех просто сносил на пути!! Она шла по наезженному машинами снегу проезжей части. Я почти догнал её и шел сзади невдалеке, по не прочищенному от снега, в глубоких сугробах, тротуару. От её случайного взгляда меня скрывали насаждения вдоль проезжей части. Мне страшно было обнаружить себя, попасть на глаза этой королеве, не замечавшей влюбленного коротышки....

Позднее я наверное смог сформулировать, почему так вел себя. Настоящий мужчина, да еще и романтик, сказав люблю, в ситуации отказа обязательно будет долго страдать. Настоящее чувство нельзя запретить, потому что любовь, по определению, не зависит от сознания. Этого страдания и боится влюбленный. Он пытается продлить период сладостных надежд и мечтаний. Это конечно не закон физики, но на практике часто встречается.

Я упоминал, что моя девочка занималась в вокальной студии. Как-то, в очередной раз, стремясь к встрече с ней, я пришел к ДК. Студия её занималась на первом этаже. Был темный зимний вечер. Я ходил в надежде под окнами и наконец увидел её в освещенной комнате в рядке девушек. Они пели "Соловьиную рощу", "Утро". Лиричные, вызывающие чувство надежды песни, которые ярко воспринимались мной. И вдруг она в уличной темноте, в луче света увидела мое лицо, узнала меня и не сдержала улыбки. Я отпрянул, как ошпаренный. В тот момент она поняла, кто же тот незнакомец, что слал ей письма чуть ли не каждый день, а она долго терялась в догадках. Её близкая подружка и моя соседка по парте однажды предположила, что может это я. Но ей видимо не хотелось, чтобы кто-нибудь заподозрил её в проявлении интереса к мальчикам, и она не занималась прямым сличением почерков. Она еще некоторым подругам показывала письма, но так и не выяснила автора.

После её улыбки я понял, что раскрыт. Вечером я написал ей обычное письмо. Но все еще не мог говорить открыто, а чувства распирали грудь. Я взял глянцевую открытку и написал на её лицевой части, через листок бумаги все слова, что хотел сказать. Получилось, что прочитать послание можно, только если отнестись к письму с интересом и вниманием. Если она читает письма пренебрежительно или без интереса, то, скорее всего не заметит этих слов, а без них я все мог превратить в шутку.

Откуда была такая неуверенность? Она была очень общительной. Можно сказать, что была хохотушкой. Запросто общалась парнями и весело реагировала на их подшучивания. Один паренек, любивший "поклоунничать", Дима Анискин, даже пользовался её расположением. Однако, она очень четко держала всех претендентов на особое внимание на почтительном расстоянии. Причем не какими-то активными действиями. Просто её заметная нежность, скромность, чистота и, может быть, некоторая наивность не позволяли никому начинать с ней разговоры на наводящие темы. Она даже не обсуждалась в компаниях ребят. Только один раз, тот самый парень, что пригласил ей на огоньке танцевать, как-то во время физкультуры, во время забега на сто метров девочек, где бежала она, грубовато заметил, что она бежит, явно стараясь компенсировать неудобства, вызванные её не по годам женским развитием. Никто его не поддержал, как водится, какими либо скарбезными шуточками, но взглядами все проявили интерес.

Через некоторое время я получил первое её письмо-ответ! Это не было каким-то особым посланием. Просто, как любая девчонка, она не знала, что делать. Текст был простой, не замысловатый. Приветствие, про природу, погоду, школу. Наступил период почти ежедневной переписки.

Что может донести бумага?!...Я решился пригласить её на свидание и выбрал 16 марта 1977 года - следующий день после моего шестнадцатилетия. В этот день я написал записку и попросил свою упоминавшуюся соседку по парте её передать. Кажется, я сам просил не передавать записку в классе, боялся увидеть её отрицательную реакцию. Ольга сразу не смогла зайти к ней домой. Она, из любопытства, прочитала записку, поняла, что дело серьезное и начала искать адресата, и нашла её в гостях у тети в другом районе города. Потом я узнал причину её самоотверженной доставки записки. Я этой девочке Оле был симпатичен, и желание сделать мне что-нибудь хорошее и не уронить себя в моих глазах подтолкнуло её к такому активному исполнению моей просьбы. Вот какие противоречия бывают от симпатий.

Вечер 16-го. Темно. Я иду по ледяной крошке и подмерзшим мартовским лужам к её дому. Прихожу на назначенное место, в конец её улицы из частных домов. Это одна из самых старинных улиц города. Настало назначенное время. Её нет. Проходит 15 минут. Надежды тают. Начинаю, как бы прогуливаясь, двигаться к её дому. Голова ниже плеч, смотрю на подтаявшую дорогу. Прошло полчаса. Я у её дома. Поднимаю глаза и... мне навстречу, не из дома, как я ожидал, а по улице, идет ОНА! Все внутри взорвалось, кровь прилила к лицу. ОНА, стройная, в яркой красно-оранжевой куртке с подкладкой из черного короткого меха, грациозная, в прозрачных темных колготках... Еле шевеля губами, растянутыми смущенными улыбками, мы приветствуем друг друга, и гуляем по улице часа два. Она спешила от родственницы и опоздала только потому, что поздно получила записку.

Две недели мы встречались каждый день. Любовались закатами, много разговаривали. Во время одного из свиданий, уже почти закончившегося, я попросил пройтись еще немного и стал поворачивать её, удерживая за локоть. Когда она соблаговолила согласиться, и повернулась, я осмелел и не отпустил её локоть. Я держал её под руку несколько десятков метров. Шел на ватных ногах. Она вдруг поменяла положение, взяв меня под руку. Это был такой незабываемый момент, наполнивший меня, до краёв, надеждой. Первое, после давнишней записки, её активное приближение ко мне. Прощаясь у дома, мы стояли напротив друг друга, держась за руку. Она замерзла и одела капюшон. Что-то неожиданно качнуло нас навстречу друг другу. Наши лица приблизились. В тумане хлынувшего волнения я почувствовал, как она пытается уйти от сближения, испугался, и тоже отклонился. Мои губы только слегка коснулись, скользнув по её прекрасной щеке. Я уткнулся в капюшон. Почувствовав неловкость, мы отстранились и, быстро попрощавшись, расстались.

Мы продолжали переписываться. На свиданиях сдержанный, в письмах я не скрывал чувств. 30 марта я утром вынул из ящика её письмо. Читать было некогда, я спешил съездить сфотографироваться на паспорт. Вернувшись домой, я вскрыл конверт и прочел неожиданное. Она просила прекратить наши недалеко зашедшие отношения, что она не испытывает ко мне тех же ярких чувств, что и я. Очень часто встречающаяся формулировка "...ты очень хороший парень, ты мне очень нравишься, но...", как скала обрушилась на голову. Я бежал из дома по какому-то полю, не разбирая дороги. На крутом склоне холма, подсохшем, солнечном в лесочке, переживая, я просидел несколько часов. Наступили "сумерки".

Словно сумерек наплыла тень,
То ли ночь, то ли день.
И стоим с тобою рядом мы
На пороге тьмы.

Этот сумрачный белесый свет
То ли есть, то ли нет,
Только кажется, что встреч тепло
Навсегда ушло.

Вот стоим, притворившись вдвоем,
Что есть любовь, что её живем.
Но скажи, зачем, ты скажи зачем,
Ты скажи, зачем мы с тобою рядом.

Первых писем и объятий пыл,
То ли есть, то ли был,
А разлука наша так близка,
Как твоя рука.

Кто из нас не уберег мечты,
То ли я, то ли ты.
Нам ненужные слова опять
Ни к чему бросать.

Только в глазах пустота и печаль,
А на губах привычки печаль.
Так скажи, зачем, ты скажи, зачем,
Ты скажи, зачем мы с тобою рядом.

Смысл еще многих лирических песен проник тогда до моей души. Первая пластинка группы Стаса Намина "Цветы", стала навсегда самым понимающим меня собеседником. "Звездочка", "Есть глаза у цветов", "Не надо". Я слушал, и слушаю, эти песни уже тысячи раз за двадцать лет.

Придя из школы, где мы даже не общались, я пошел к ДК. Я смотрел в окно на неё во время занятий в вокальном, стараясь быть незамеченным. Если она замечала, то находил другие точки для наблюдения. Провожал её до дома, но теперь не позади, как раньше. Предполагая её маршрут, я располагался так, что при повороте на ту или иную улицу она видела меня в ее конце, метрах в двухстах- трехстах. Когда она замечала меня, я уходил из поля зрения и вновь появлялся где-нибудь на горизонте. Она даже привыкла к этой игре. С парнями она не встречалась, только тактичные подружки, тоже замечавшие меня, но не знающие о наших отношениях, с интересом посматривали на эту игру. В классе она замечала мои взгляды, но никак не реагировала и не оставляла мне и тени надежды. Она не отвечала на чуть ли ежедневные письма, в которых я старался не упоминать о своих чувствах, чтобы не терять её, хотя бы как просто подружку.

Наступило лето. Последние школьные каникулы. Однажды, нигде не найдя её и гуляя вдоль Клязьмы, неподалёку от её района, я увидел её на противоположном берегу. Она с подружкой следила, как её отец удит. Я нашел положение, чтобы она меня не сразу случайно заметила, и, не отрываясь, следил за её движениями, любовался и томился. Свечерело, и отец смотал удочки. Они пошли через железнодорожный мост на мою сторону с подружкой, чуть отставая от отца.

Я, видно очень соскучившись, осмелел и встал на пути девчонок. Подружка, Ленка Фоломеева, понимающе улыбнувшись, слегка игриво, с намеком, пожелав нам удачи, попрощалась и пошла дальше. Моя девочка стояла со смущенной улыбкой и краснела. Казалось, что она чувствовала себя виноватой. Мы гуляли и болтали. Ледяная стена, казавшаяся мне непоколебимой и вечной, к концу встречи растаяла. Мы стали снова встречаться.

Вечерами и ночами сидели у её дома на лавочке, скрытой густыми зарослями от улицы. Однажды она спросила, что за три звезды восходят над её домом вечерами. Я очень любил космическую фантастику, но звезд не знал. Мне так стало неловко, что на следующем свидании я знал всю карту звездного неба северного полушария. Это были звезды из пояса Ориона.

Как-то в гости к моей девочке приехала двоюродная сестра, постарше и посмелее. Она погуляла с нами, подшучивала над нашей скромностью в отношении друг к другу. 30 июля моя девочка сказала, что уезжает с сестрой на две недели. Я был очень опечален, но постарался не подать вида. Перед расставанием она дала мне записку и сказала, чтобы я её не читал, пока не дойду до дома. Расставание на две недели. Она смотрела на меня взглядом, в котором я увидел столько тепла ко мне. Впервые я спокойно смотрел в её глаза, и мы не смущались, а любовались друг другом. Сладостное предчувствие о содержимом записки охватило меня. Уже было поздно, часа два ночи. Ночи еще были светлые и короткие. Невыносимо хотелось спать. Мы прервали долгий взгляд, я даже торопился чуть-чуть. Пройдя пятьдесят метров я уговорил себя прочитать записку немедленно тем, что что бы в записке не было, все равно она сегодня рано уедет и ничего не изменится, если я прочту письмо сейчас.

Я развернул маленькое послание. В записке было только три слова. Я помню, как я взмыл в небо, к знакомым теперь по именам звездам. Небо было прозрачное и глубокое. Звезды кружились, тела как будто не было. Я улыбался и смеялся. Все кругом плыло и туманилось.

На другой день я старался подбадривать себя, не сомневаться и надеяться. Но к вечеру мрак сомнений и грусти все-таки накрыл мою душу. Сомнения начали терзать. Печальный, даже сумрачный, я катался по окрестностям на любимом велике с неисправными тормозами, не мог найти запасные части. Проезжал мимо её дома. Страдания мучили меня, и я решительно взял себя в руки. Только через четыре дня я решил дать послабление и разрешил себе разок проехать мимо её дома, на большой скорости, чтобы не продлевать время грустного созерцания. И вот я разогнался, пролетаю выступающий палисадник соседнего дома, вот открывается закрытое густой растительностью место наших свиданий. Мне некогда смотреть по сторонам, большая скорость, ухабистая дорога, нет тормозов и вдруг, как галлюцинация, я услышал её, зовущий меня, голос. На бешенной скорости я поворачиваю голову и вижу сквозь листву на лавочке ЕЁ! Юзом, с разворотом на все триста шестьдесят градусов, пролетев метров тридцать, и чудом удерживая велосипед я останавливаюсь. В последний момент на широкой мокрой травянистой обочине я все же поскользнулся и завалился на левый бок. Мое имя в её устах за мгновение, что там скорость света, улетучило всё мрачное из меня. Она, испугавшись за мой цирковой трюк, выбежала ко мне. Мы опять смотрели друг другу в глаза, слегка смущаясь неловкой ситуации прямо посреди улицы.

Оказывается к ней, там, у родственников, в первый же день какой-то пьяненький взрослый парень приставал на улице и грозился заставить её встретиться с ним. Она от такой гадости и сбежала.

Весь вечер мы радовались, что две недели расставания не реализовались и мы рядом. Мы сидели близко-близко. Она была в коротком сером полушерстяном платье без воротника, рукав в три четверти. Мы разговаривали, свободно, не смущаясь поворачивали лица друг к другу.

Какое-то мгновение она смотрела перед собой. Одно моё неосторожное движение и я коснулся губами её волос, ощутил её запах. Она не двигалась. Я зарылся лицом в её волосы, почувствовал её ушко, теплую, нежную щеку, коснулся ее губами, тихо поцеловал. Она, замерев, медленно, чуть повернулась ко мне. Я коснулся губами уголка её губ, нежно поцеловал. Она еще чуть повернула голову, и наши губы соединились в долгом наслаждении первого поцелуя. Мы никак не могли остановиться, целовались и целовались. Губы потом у обоих долго горели. 4 августа 1978 года мои сомнения исчезли навсегда.

Сентябрь, школа. Я уже не таился и мог открыто сказать, что мне нравится эта девочка, и я встречаюсь с ней. Ребята, несмотря на достаточно пошлую атмосферу компаний, подшучивали над нами очень корректно. Я провожал её, нес портфель, мы открыто разговаривали вдвоем на переменах. Она вела себя очень достойно, тактично и сдержанно. Я улыбался, летал как на крыльях по школе.

В начале десятого я сидел на первой парте слева от учителя с парнем-отличником, как и я. Моя девочка сидела на последней парте. Она там сидела, наверное, все десять лет, потому что была высокой. С сентября в любой удобный момент я поворачивался в пол-оборота к доске и смотрел на мою девочку. Она нисколько никого не смущалась. Это вселяло в меня полную уверенность, что она действительно любит меня.

Учителя попытались одергивать меня, но мы с соседом устроили демонстрацию. Мы убрали со столов всё, достали странички журнала "Огонёк" с кроссвордами, подняли руки для вызова отвечать на любой вопрос и не опускали весь урок. Учителя перестали обращать на меня внимание. Уже потом, через много лет, классная руководительница рассказала, что в учительской не стихали разговоры о нас. Учителю, приходящему с урока в нашем классе задавали вопрос, как там, у парочки дела.

К середине года классная руководительница предложила поменяться местами в классе, так как мы захотим. Мы сели с НЕЮ рядом за одной партой. Моя девочка так здорово себя вела. Уверенность и достоинство очень украшает женщину. Она не давала мне забываться, хотя и не сильно ругала, если я её украдкой от всех поцелую или прикоснусь. На свиданиях мы уже называли друг друга мужем и женой, символизируя этим нерушимость наших планов. Она расцветала с каждым днем, мы сливались душами, и были все ближе и ближе. Нам было по 17 лет.

В нашем семейном архиве и сейчас хранится та её записка. Вместе со всеми письмами, записками, рядом с первыми прядками волос наших детей.