Дети в клетке

Я не знаю, как сейчас живут генералы. Наверное, неплохо, если судить по многочисленным газетным публикациях о всевозможных коттеджных поселках и прочих радостях жизни. И как живут нынешние генеральские дети мне тоже неведомо, но, думаю, тоже не бедствуют. В общем, можно, наверное, позавидовать, но… Но не дает возникнуть чувству зависти то, что я знаю о жизни детей бывших генералов. Тех, которые еще при Советском Союзе отошли в мир иной, оставив, впрочем, детям роскошные (по тем временам) квартиры, дачи, машины и много чего еще. Только счастья им это не принесло. Во всяком случае, некоторым.

Так сложилось по жизни, что со школьных лет я была знакома с двумя генеральскими дочерьми, которые учились в нашей школе. Звали их Лерой и Лорой, и одна была даже не генеральской, а маршальской дочерью. Обе росли в больших и вроде бы дружных семьях, обе были красотками и обеим жутко завидовала вся женская часть нашей школы, начиная от сопливых младшеклассниц и кончая, по-моему, директрисой. И зависть эта была вполне объяснима.

Это теперь золотые сережки на грудном младенце женского пола – норма жизни. Раньше такие ювелирные украшения у девушек появлялись в лучшем случае после окончания школы, а то и после свадьбы. Лера и Лора носили такие сережки с пятого класса, и ничего потрясающего в этом факте не видели, только жалели, что не могут носить в школу остальные украшения: не поймут. Возможно, конечно, им это не разрешали родители, которые все-таки отдавали себе отчет, в какой стране живут и в какой школе учатся их девочки.

Не могу сказать, что мне повезло (я лично так не считаю), но я была одной из очень немногих, с которыми этим девочкам официально разрешалось дружить и даже приводить домой. Все-таки профессорская дочка, то есть из приличной семьи, надо надеяться, ничего не стащит и воров на квартиру не наведет. Так что я очень многое видела собственными глазами, и это многое оставило в юной душе совершенно неизгладимый след.

Уточню: дело было в середине шестидесятых годов, когда отдельная квартира считалась еще немыслимым везением (словечко “хрущобы” еще не прижилось, возможность уехать в эти дома и жить без соседей сама по себе было воплощением сказки). Никому в голову не могло прийти, что существуют абсолютно отдельные четырех-пятикомнатные квартиры, со специальной комнатой для прислуги, кладовкой, размером с кухню в вышеупомянутой “хрущобе” и двумя санузлами. Мебель карельской березы и красного дерева, хрустальные люстры и сервизы майсенского фарфора мы видели только в кино про “не нашу” жизнь. Так что потрясение, которое я испытала, переступив первый раз порог квартиры Леры (дочери маршала), описать просто невозможно. Зато можно описать квартиру.

Из просторного квадратного холла одна дверь вела в комнату самой Леры (старшей в семье), а вторая – не дверь, а арка – в еще один такой же холл. Вот туда выходили двери остальных четырех комнат: братьев-погодков, гостиной, столовой и родительской спальни, при которой имелся персональный санузел. Остальные члены семьи пользовались удобствами, примыкавшими к кухне и комнате домработницы. Обстановка же в квартире была такой, которую воспроизводят сейчас дорогие журналы об интерьерах: сплошные антикварные гарнитуры, ковры, хрусталь и бархатные портьеры на окнах.

К слову сказать, квартира Лоры была ничуть не хуже, только поменьше (отец-то был генералом, а не маршалом), и была она младшей в семье, так что отдельная комната принадлежала старшему брату, а две дочери делили одну большую комнату. В остальном – все то же самое, ибо главы обоих семей закончили войну в Германии и трофеи привезли примерно одинаковые.

Я никому не рассказывала о великолепии маршальско-генеральских хором, подтвердив тем самым оказанное мне высокое доверие и заслужив возможность бывать в этих домах достаточно регулярно. К себе своих подружек я тоже приглашала, хотя жила в коммуналке, но никаких комплексов по этому поводу не испытывала: все вокруг так жили. Да и “генералки” (как окрестил их мой не лишенный чувства юмора отец) вели себя достаточно тактично, носы не задирали и сравнений никаких не делали. Во всяком случае, в моем присутствии.

Завидовала я совсем другому: отсутствию у моих подруг понятия “дефицит”. Он первые в школе надели сначала капроновые чулки без шва, а потом колготки. Они же со знанием дела обсуждали и сравнивали достоинства французских и арабских духов тогда, когда все вокруг благоухали в лучшем случае “Красной Москвой”, а вообще-то “Ландышем серебристым”. На выпускной вечер они пришли в таких платьях и с такими прическами… Немудрено, что самые интересные мальчики толпились вокруг них, а они в этом окружении чувствовали себя вполне естественно и комфортно.

Много позже я узнала, что толпа поклонников чуть ли не всю жизнь была непременной составной частью жизни моих “генералок”. Как и регулярные походы в рестораны, катание на машинах, загородные пикники на родительских дачах в закрытых для простых смертных зонах, отдых в Карловых Варах или на Золотых песках. Для них это было так же естественно, как для нас – поездка на съемную дачу без отопления, с “удобствами” во дворе и полным отсутствием даже намека на комфорт.

После выпускного вечера пути наши, естественно, разошлись: в МГИМО, куда поступили Лора и Лера я даже и не думала подавать документы. Знающие люди вполне доходчиво объяснили мне, что в этом институте происходит не сдача экзаменов или конкурс аттестатов, а конкурс родителей. Мои его не проходили однозначно. Так что я благоразумно отнесла документы в менее престижное учебное заведение и благополучно поступила в него.

О своих бывших подругах я узнавала лишь время от времени и не из первых рук. Так что представление об их студенческой жизни я получила лишь потом, когда они сами, с огромным сожалением и неподдельной болью в глазах вспоминали те золотые дни: кафе, бары, рестораны, танцы в гостях или на палубе зафрахтованных речных теплоходов, модные туалеты, шубки, бриллианты и всякие прочие цацки. Все это было тогда так естественно, так само собой разумеющееся, что ни Лера, ни Лора особенно ничем этим не дорожили, поскольку считали: дальше будет еще интереснее, еще веселее, еще ярче и богаче. Потому что вместо родителей красивую жизнь будут обеспечивать соответствующие мужья.

Забавно, но обеих моих подружек родители буквально силой оттащили от не подходящих с их точки зрения женихов (один имел несчастье быть евреем, второй – армянином, огромные деньги, которыми они располагали, положения не спасли). Замуж они вышли за достойных людей: Лера – за майора, одного из подчиненных своего отца, Лора – за уже достаточно известного журналиста-международника, который тут же увез ее с собой в очередную командировку в Польшу, где молодая, красивая и очень неглупая женщина мгновенно освоилась, лихо водила собственную машину, стала своей в литературно-богемных кругах и вообще жила, по ее собственному выражению, полноценной жизнью. Эту жизнь ненадолго прервало рождение дочери, но уже через год, благополучно отправив малышку на родину к бабушке и дедушке, Лора снова была одной из самых красивых и веселых женщин в Варшаве. Оставаясь при этом самой что ни на есть благонадежной советской гражданкой. Как ей это удавалось, наверное, знали только те, кому это было положено по должности. Справедливости ради нужно сказать, что и супруг Лоры вел такую же веселую и свободную жизнь.

У Леры, разумеется, все было по-другому. Майор, очень быстро ставший подполковником, а со временем и полковником, служил в Генеральном Штабе. У них родилось двое сыновей, между которыми было ровно десять месяцев разницы. Больше детей Лера иметь не хотела – и не имела, хотя позже со слезами говорила о том, какая она дура, что не родила дочку. Дочки – они ведь к матерям ближе, чем сыновья, это она знала по собственной семье, в которой младшие братья разъехались сначала по военным училищам, а затем – по не слишком отдаленным гарнизонам, имея вполне четкую служебную перспективу. Как, впрочем, и супруг Леры. Она же, получив диплом специалиста по Древнему Риму, работала научным сотрудником в соответствующем научно-исследовательском институте и активно писала диссертацию.

Впрочем, диссертацию писала и Лора, которая имела диплом экономиста-международника. Более того, она с блеском защитила ее в Варшавском университете – случай беспрецедентный в научном сотрудничестве двух братских социалистических стран. Конечно, она не работала – пока. Но намеревалась найти приличное место в Москве, если супруга перестанут посылать в дальние и долгосрочные командировки.

Впрочем, все кончилось не так, как она думала, а значительно раньше. Устав от слишком веселой супруги, супруг сделал так, что она, сама того не желая, вынуждена была уличить его в супружеской неверности. Пришлось устроить сцену ревности с битьем посуды и швырянием подаренных драгоценностей, было произнесено и роковое слово “развод”. Супруг, однако, развода не испугался, брошенные драгоценности аккуратно подобрал и припрятал, привел со своей стороны несколько бесспорных фактов Лориной супружеской неверности… и не успела она опомниться, как оказалась в Москве, разведенной и… осиротевшей и обобранной.

Судьбе было угодно распорядиться так, что родители Лоры скончались практически одновременно, не успев составить какое-либо завещание. Да и не слишком принято было в то время писать завещания. Поскольку сама Лора, выходя замуж, получила в качестве приданого очень приличную двухкомнатную квартиру в районе метро “Аэропорт”, то трехкомнатную квартиру поделили между собой старшие брат и сестра. Поделили примитивно: квартиру – сестре, вещи – брату. Правда, третью часть антикварной мебели, посуды и безделушек по-честному отдали сестре, но деньги за проданную дачу поделили пополам. Причем молча.

Характер у Лоры был достаточно независимый, судиться с ближайшими родственниками она отказалась наотрез. Устроилась на работу в министерство, получала приличный оклад, по-прежнему не была обделена вниманием мужчин, хотя “бабий век” - сорок лет вроде бы миновала, а в свободное время воспитывала дочь Нину. Не имея других примеров перед глазами, воспитывала на своем: мужчинам доверять нельзя, от них можно только получать дорогие подарки и приглашения в ресторан, если попадется “перспективный” - постараться повести под венец, но с детьми особо торопиться не стоит, гораздо лучше и приятнее пожить какое-то время для себя.

У Нины характер тоже был не из легких, а кое-какие странности в поведении наводили на мысль о некотором расстройстве психики, но Лора предпочитала этого не замечать, тем более, что в девятнадцать лет Нина вышла замуж… за лейтенанта-ракетчика, проживавшего и работавшего в Ногинске, и переехала к нему. От московской прописки, правда, не отказалась. Как выяснилось – оказалась достаточно дальновидной.

Через три года, вдрызг разругавшись и с молодым супругом, и с его родителями, Нина оставила им годовалого сына, а сама уехала к родному отцу, который на сей раз жил и работал в Чехословакии, да к тому же недавно женился на женщине, которая была лишь на несколько лет старше Нины. Сначала все было хорошо: Нина работала секретарем в издательстве, ладила с мачехой и дружила с отцом. Но потом все рухнуло, причем ни Нина, ни ее отец так никогда никому и не рассказали, что же произошло. Просто Нина вернулась в Ногинск, забрала уже шестилетнего сына у бабушки и дедушки и поселилась в Москве с мамой.

К такому повороту событий Лора была абсолютно не готова. К тому же началась перестройка, приличная зарплата в министерстве превратилась в гроши, а потом вообще произошло сокращение штатов… Не достигнув пятидесяти лет, Лора оказалась безработной и совершенно бесперспективной: ее достаточно узкая специализация не была нужна в государственных учреждениях, а на частные фирмы откровенно предпочитали брать сотрудниц “добальзаковского” возраста.

Вот тут Лора впервые запаниковала: ни работы, ни денег, ни поклонников. Заботы о внуке, судорожные поиски хоть какого-то источника заработка, бесконечные конфликты с дочерью и стремительно ухудшающееся здоровье. Этот процесс был неприятен сам по себе, но ко всему прочему, он неумолимо стирал с лица все следы прежней красоты и безвозвратно уродовал когда-то безупречную фигуру.

Вот в это-то время, совершенно отчаявшись, Лора позвонила мне. Не потому, что ждала какой-то конкретной помощи, а так – на всякий случай. Обо мне она не знала абсолютно ничего, только время от времени видела публикации в газетах и журналах, подписанные знакомой со школьных времен фамилией, и довольно справедливо рассудила, что кое-какие связи у меня, наверняка, имеются.

Когда мы встретились, я поняла, что жизнь рассудила мудро, не дав мне папу-генерала и сладкой жизни в юности и молодости. В отличие от Лоры, меня не мучила ностальгия по ресторанам и бриллиантам, потому что последних у меня просто никогда не было, а в рестораны я ходила тогда, когда подрабатывала гидом в Интуристе и, соответственно, никаких особо приятных воспоминаний из этого периода вынести не могла. К тому же, я никогда не была красоткой, так что “синдром бывшей красавицы” меня тоже благополучно миновал: нельзя ведь жалеть о том, чего не было. А годы… Что ж, мы все не молодеем.

В результате получилось так, что Лора… позавидовала мне. Зарплата пусть и небольшая, но стабильная, плюс гонорары, так что копейки не считаю. Живу одна, взрослый сын с семьей, слава богу, обретается отдельно. Фигура в порядке, какая-то личная жизнь тоже проистекает, поскольку завышенных требований к мужчинам я никогда не предъявляла, во всяком случае, с тех пор, как овдовела и больше не собиралась связывать себя брачными узами. В общем, куда ни кинь – все в шоколаде. А вот у Лоры…

- Знаешь, я так хочу уехать за границу. Выйти замуж за иностранца и уехать. Немецкий язык я знаю пока еще хорошо, приятельница у меня работает в брачном агентстве, обещала найти какого-нибудь не очень древнего старичка в Германии или Дании. Впрочем, Швеция тоже сойдет. Я уже получила несколько писем с приглашениями.

- И что? – неподдельно заинтересовалась я.

- Понимаешь, они все в общем-то не слишком обеспеченные и ищут не столько жену, сколько бесплатную домработницу. У одного, правда, дом, а у другого – просто квартира в Копенгагене.

- А у тебя здесь вилла с прислугой? – не удержалась я от ехидства. – Лорка, возьми себя в руки, тебе уже не двадцать пять и даже не тридцать восемь. Принц Чарльз на тебя вряд ли клюнет, да и простые миллионеры предпочитают подруг помоложе, уж извини. Тем более – жен.

- Хорошо, хорошо, но не могу же я бросить Вадика.

- Это кто? – слегка опешила я.

- Мой внук. Он живет со мной.

- А где Нина?

- Нина…

Лора внезапно расплакалась. Потом кое-как взяла себя в руки и поведала мне непростую историю своих семейных отношений.

Сестра Лоры, ставшая после смерти родителей настоящей алкоголичкой, квартиру пропила и сгинула где-то на просторах Родины. Брат женился, после чего загадочным образом был убит в какой-то уличной потасовке, а все, что еще оставалось из движимого и недвижимого имущества, прибрала к рукам его вдова. Нина окончательно слетела с катушек, оставила сына у матери, сама заперла лично свою комнату в двухкомнатной квартире и то ли снимает жилье, то ли живет у очередного любовника. В какой-то момент все, казалось, наладилось: в поклонниках, чуть ли не женихах у Нины оказался более чем состоятельный молодой человек, который устроил работать ее на свою фирму и очень неплохо содержал. Но молодого человека убили, фирму забрали за долги какие-то мутные личности, и Нина в очередной раз осталась у разбитого корыта.

- Понимаешь, когда она жила здесь после гибели любовника, то сначала была почти нормальной. Потом начались сцены и истерики, потом она начала настраивать Вадика против меня, потом пыталась выпихнуть меня в окно, столкнуть с лестницы, отравить какими-то газами. То ли совсем тронулась, то ли ей вся квартира была нужна. Я бы поехала в Данию, туда, где собственный дом у мужика, но Вадика жалко…

- Года через три ты Вадику будешь уже не нужна, - осторожно заметила я. – А три года – большой срок, предложений из-за границы может больше не поступить. Ты бы хоть на пару месяцев съездила за счет жениха, типа “познакомиться-присмотреться”. Все какой-то отдых от твоей сумасшедшей жизни.

- Не могу же я ехать туда такой уродиной! А чтобы привести себя в порядок, нужны деньги, и немалые. У Нинки есть, я знаю, но она не даст.

- А может быть как раз и даст? Чтобы ты уехала за границу и освободила ей квартиру без всякого криминала.

- А Вадик?

Это напоминало сказку про белого бычка. Тем более, что Лора то и дело сбивалась на воспоминания о прежней шикарной жизни в родительском доме, о развеселой жизни до замужества и во время него, ругательски ругала своего бывшего мужа, который был “бабником, скупердяем и подонком”, так же “ласково” отзывалась о своей дочери, которая не смогла ужиться с папенькой за границей, а вместо этого свалилась на ее многострадальную голову… Потом возвращалась к навязчивой идее уехать за границу замуж, но как только я робко пыталась что-то посоветовать, мы возвращались к ключевой фразе:

- А Вадик?

- Тебе хорошо, у тебя работа, покой, стабильность, - сменила она, наконец, пластинку. – Ты можешь и здесь жить, и замуж тебя еще за границу возьмут.

- В без малого полтинник? – усомнилась я.

- Меня же берут.

- Но ты же не едешь.

- А Вадик?

В тот раз мы так ни до ничего и не договорились. Потом на протяжении трех или четырех лет достаточно регулярно перезванивались (то есть Лора звонила мне и рассказывала сагу о своей трудной жизни и о невозможности продать за приличные деньги ни обеденный сервиз из Саксонии, ни антикварное бюро из Южной Баварии). Пару раз виделись – я приезжала к Лоре, привозила какие-то заказы на перевод или перепечатку. Деньги за это платили не Бог весть какие, но – платили, а мне было искренне жаль генеральскую дочь и одну из первых школьных красавиц, которая попала в такой суровый переплет.

- Лера умерла, - сказала мне Лора во время очередного телефонного звонка. – Я думала, она опять в больницу угодила, она оттуда месяцами не выходит, а оказывается – умерла. Нинка случайно встретила ее старшего сына, он сказал, что маму уже два месяца как похоронили.

- Господи! – искренне ахнула я, - она же молодая женщина! И почему она месяцами не вылезала из больниц? Я же о ней ничего не знаю.

Выяснилось, что Лора о своей многолетней подруге знает все, и это “все” она тут же обрушила на мою голову. Именно обрушила, потому что, насколько я могла судить, жизнь обошлась с Лерой еще круче, чем с Лорой.

Когда умер Лерин отец, она с мужем и сыновьями вернулась в родительскую квартиру, чтобы мама не была одна. Младший Лерин брат к тому времени как-то нелепо погиб в автокатастрофе, а второй служил военным советником то ли в Индии, то ли в Индонезии и сидел там практически безвылазно – высиживал генеральские погоны. Деньги как-то быстро закончились, и вдова маршала, чтобы “сохранить прежний уровень жизни” продала роскошную двухэтажную дачу в Архангельском, оставив себе “всего-навсего” охотничий домик на полугектарном участке. Домик, правда, был двухэтажный, со всеми удобствами, даже с городским телефоном. Но это все равно рассматривалось, как необходимость “жить в хрущобе”.

А потом умерла и сама маршальша. Буквально на следующий день муж Леры, полковник, ушел из дома и подал на развод. Сама Лера не интересовала его ни капельки, тем более, что после перенесенной тяжелой полостной операции бывшая красавица здорово похудела и подурнела. Сыновья были уже практически взрослыми – девятнадцать и восемнадцать лет, так что развод состоялся молниеносно. На квартиру полковник не претендовал – ушел к своей давней любовнице, вдове известного архитектора, которая не испытывала недостатка ни в квадратных метрах, ни в каких бы то ни было материальных благах, зато была бездетна и неконфликтна.
А потом события начали развиваться по принципу “чем дальше – тем хуже”. Оба сына как-то одновременно скоропалительно женились и встал вопрос о размене роскошной генеральской квартиры на две попроще. Поскольку Лера была, мягко говоря, непрактична, за роскошные хоромы удалось получить только трехкомнатную квартиру в пятиэтажке без лифта и двухкомнатную – в чуть более приличном доме, куда переехал младший сын с супругой. Старший сын остался с матерью, поскольку жену свою знал с рождения и невестка называла свекровь на “ты” и “тетя Лера”.

- Знаешь, я помогала ей переезжать. Лерка сохранила большую часть мебели, которая кое-как влезла в новую квартиру. Там же не комнаты, а клетушки, сама понимаешь. А потом хотела повесить люстру, которая у нее в столовой висела. Австрийскую, хрустальную. Так нижняя подвеска оказалась в десяти сантиметрах от пола: потолки-то почти на два метра ниже, чем в прежней квартире. Лерка села на пол – и ну реветь. И я с ней за компанию.

- О чем? – искренне изумилась я.

- Ну, не о люстре же, - туманно отозвалась Лора. – О жизни… и вообще… Какие-то мы с ней неудачливые, все было, и все – как в песок ушло. И дети тоже не очень-то радуют. Тогда тоже всякие заморочки с нашими деточками происходили.

Про “заморочки” с Ниной я уже знала. А сыновья Леры вроде бы были вполне нормальными ребятами, во всяком случае, без психических заскоков. Зато отличилась супруга старшего, та самая, почти родственница. Бросив новорожденного сына на мужа и бабушку, уехала за границу вслед за любовником, да так там и осталась навсегда.

Отец-одиночка – это, пока еще, явление у нас достаточно редкое. И желающих соединить свою жизнь с таким уникумом не так уж и много. То есть замуж – хоть сию минуту. Но вот маленький ребенок… Лучше нового завести, своего. А этого куда? Так бабушка же есть!

Так Лера в сорок с небольшим стала “бабушкой-одиночкой”. Сын благополучно женился второй раз и перебрался к новой жене. У второго сына все было в порядке и дела матери и брата его интересовали крайне мало. Так что Сашенька вырос на руках у Леры, которая вплоть до окончания ребеночком школы исправно его воспитывала и пестовала, после чего Сашенька заявил, что бабка надоела ему хуже горькой редьки своим нытьем и пилежкой, что уж лучше он с папой и мачехой поживет, а бабуля пусть выметается на дачу, все равно на пенсии – по инвалидности.

Лерина операция даром не прошла, она от нее так и не оправилась окончательно и жила на лекарствах, благо доступ в спецбольницу и спецполиклиннику у нее остался, а там и медицинское обслуживание и лекарства практически бесплатны. Да и инвалидность было оформить куда легче, чем в районной поликлинике. Здоровья это, правда, не прибавило, но избавило от унизительной участи, постигшей большинство ее бывших коллег: быть выброшенными из научно-исследовательского института на улицу за ненадобностью самого института. Действительно: в стране перестройка, рыночные отношения внедряются, все меняется, а эти оригиналы и оригиналки занимаются проблемами античного мира. Да кому они нужны, проблемы-то эти?

В результате Лера оказалась постоянно живущей на даче, фактически брошенной обоими сыновьями и обожаемым внуком. Лора все это, в принципе, знала, но для себя абсолютно никаких выводов не сделала, то есть никак не сопоставляла свое положение с положением стародавней подруги. И вот в один далеко не прекрасный день ей позвонил старший Лерин сын и сообщил, что мама приказала долго жить. Обнаружили это лишь потому, что несколько дней страшно выла собака – Лерина любимица, и соседи забили тревогу. Как выяснилось, сравнительно молодая женщина умерла из-за внезапного сердечного приступа, даже не из-за него самого а из-за того, что потеряла сознание и упала виском на острый угол прикроватной тумбочки. Нелепо, невероятно, но…

- Умерла практически в нищете, - рыдала в трубку Лора. – Все отдала детям, сама ходила в каком-то тряпье, в Москву несколько лет носа не показывала: у нее всегда была аллергия на общественный транспорт, а собственная машина давно и безнадежно сломалась. И умерла одна, как побродяжка какая-то. Двое детей, трое внуков, а – одна… Ужас какой!

- Ужас, - искренне согласилась я. – Но это что, единственный вывод, который ты сделала?

- А какие еще могут быть выводы?

- Только один. Тебе нужно подумать о себе сейчас. Пока ты сравнительно молодая и относительно здоровая.

- А…

- А Вадик скоро вырастет. Так скоро, что ты оглянутся не успеешь. И решит, что бабка ему теперь без надобности.

- Этого не может быть!

- Как видишь, может, причем даже не так, а еще хуже. Ты Вадика с грудного возраста не растила, семнадцать лет жизни ему не отдала.

- Да он и сейчас уже – приходящий внук, - со всхлипом вырвалось у Лоры.

- В каком смысле?

- В прямом. Нинка нашла какого-то мужика, они снимают квартиру и Вадик живет с ними.

- У Нины проснулись материнские чувства?

- Просто она знает, как я привязана к Вадику. Ее комната по-прежнему заперта и она периодически мне угрожает, что разделит лицевой счет и устроит мне какого-нибудь соседа-алкоголика. Думаешь, сможет?

- Разве ты квартиру не приватизировала на себя? – несказанно изумилась я. – Мы же с тобой говорили…

- Да как-то руки не дошли. И потом я боялась, что она оставит Вадика без жилья…

- Каким образом? – устало спросила я. – На приватизированную квартиру ты могла написать завещание, всю ее оставить Вадику, а не только прописку.

- Да? Об этом я как-то не подумала. Может, сейчас еще не поздно?

- Может, и не поздно, я не очень в курсе нынешних квартирных законов. Пойди, выясни все, пока еще есть время.

- А оно есть?

- Не знаю.

Времени, как выяснилось, практически не было. Лора чувствовала себя все хуже и хуже, пыталась продать свой антиквариат, собрать деньги на лечение. От спецполиклиники она в свое время отказалась, поскольку рассчитывала на то, что ее будут обслуживать в поликлинике Литфонда, но после развода ее оттуда деликатно попросили. А идти в районную поликлинику… Лора никогда не могла забыть, что она – генеральская дочь, и всегда считала, что по этой причине отношение к ней должно быть особенным.

Деньги в конце концов дала… Нина, узнавшая о состоянии здоровья матери. Не такой уж она оказалась ведьмой и садисткой, какой представляла ее Лора в своих душераздирающих рассказах. Да, немного истерична, да, не всегда следит за своей речью, может сказать такое, что хоть стой, хоть падай. Но… мать-то она любила, как выяснилось.

- Да ей просто дела до меня никогда не было, - рыдала Нина на поминках. – После развода с отцом она все время искала себе “достойного” мужа, это у нее уже стало манией. Я и Вадика-то с ней оставила только для того, чтобы она занималась внуком, а не гонялась за мужиками. Так она нашла себе новое развлечение: переписывалась с иностранцами и все время говорила, что как только найдет подходящий вариант, только мы ее и видели. Господи, как же я мечтала о том, чтобы она этот вариант нашла! А потом она призналась, что чувствует себя совсем плохо, но в бесплатную больницу ни за что не ляжет. Мы с мужем дали денег на платное обследование, потом на операцию. Она вроде на поправку пошла, а потом вдруг, скоропостижно, во сне… Врачи сказали, что вообще слишком поздно обратились, у нее рак уже весь организм разъел, даже в мозгу метастазы были…

Как Лора терпела неизбежные при таком диагнозе боли – навсегда останется загадкой. Даже со мной по телефону она не слишком распространялась о здоровье, в основном, об очередном кандидате в мужья. В последнее время она нашла какого-то вдовца-профессора, готового на ней жениться и прописать в своей квартире. Сложный узел жилищных проблем таким образом развязывался сам собой. Но Лору останавливало не только то, что самочувствие все ухудшалось, а то, что… профессор был ниже ее ростом. Это она считала главным препятствием: ну, как она сможет “появляться в свете” с таким мужем? Над ней же смеяться будут!

- Лора, - пыталась урезонить ее я, - в каком свете ты собираешься появляться? Все давным-давно изменилось, у тебя даже с твоим профессором денег наберется только на кофе с пирожным в ресторане. И кто над тобой будет смеяться? Твои знакомые? Где они, ты знаешь?

Внятного ответа я так и не услышала.

***

Завидовать дурно. Это банально, но, увы, справедливо. Могла ли я тогда, в далекие-далекие годы, даже в другом государстве, представить себе, что жизнь сыграет с моими “генералками” такую жестокую шутку? Что роскошные хоромы и дачи, меха и бриллианты, антикварные сервизы и мебельные гарнитуры растают, как мираж в пустыне? Что “подходящие”, перспективные, надежные мужья уйдут к другим женщинам, а дети будут слишком заняты своими делами, чтобы обращать внимание на проблемы матерей? Что предадут даже внуки?

Конечно, такое случается не только с генеральскими детьми. Мы вообще живем в очень жестоком мире. Но мои подруги оказались к нему совершенно неприспособленными: сначала их надежно страховали родители и их деньги и положение, потом – мужья, которые, как казалось, никуда не денутся, какие бы номера жены не выкидывали. А когда не стало ни мужей, ни родителей, они не нашли в себе сил выйти за пределы той когда-то золотой клетки, где им было так комфортно и удобно. Хотя золото давным-давно превратилось во что-то совсем другое, да и клетки, как таковой, уже не осталось.

Оставалось – до последнего вздоха – представление о себе, как о чем-то исключительном, элитном, достойном только лучшего. И – лютая зависть ко всем, кто хоть как-то устроился в изменившемся мире.