В моей груди бьется чужое сердце

В мае 2003 года я вышла замуж за Анджея и уехала жить в Польшу. В ноябре перенесла на ногах воспаление легких, а спустя пару месяцев со мной стали происходить странные вещи. Вроде ничего не болело, но мучили слабость и одышка. Иногда так плохо становилось, что казалось, вот-вот потеряю сознание. Хотя работала я всего по четыре часа, уставала страшно. Придя домой, ничего не могла делать, а сразу ложилась спать.
— Не нравится мне твое состояние, — понаблюдав за мной пару недель, обеспокоенно сказал Анджей, — тебе нужно срочно показаться врачу.
— Не будем торопиться, — легкомысленно отмахнулась я. — Просто сильно ослабела после болезни, а сейчас весна, мало свежей зелени, авитаминоз…
— И все-таки я настаиваю, чтобы ты пошла и проверила легкие, — строго посмотрел на меня муж.
— Ладно, схожу, — заверила его я. Но, естественно, так никуда и не пошла.
Через некоторое время заметила, что у меня сильно отекают ноги и живот, кроме того, пропал аппетит, хотя раньше я была любительницей поесть.
— Совсем ты себя не жалеешь, — глядя на мой утомленный вид, посетовала однажды свекровь. — Послушайся Анджея, сходи в больницу.
— Да стыдно мне в таком возрасте по врачам ходить, — расстроенно призналась я. — Скажут, что симулянтка.
— Никто тебе такого не скажет, — возразила свекровь, — потому что даже мне понятно, что ты больна. У тебя вид нездоровый. И дышишь тяжело… Не упрямься. Вдруг это осложнение после пневмонии, а ты время тянешь!
— И вправду нужно идти, — вздохнув, согласилась я и на следующий день в сопровождении мужа отправилась к нашему домашнему доктору.
Осматривал он меня долго, с особой тщательностью. Затем дал направление на рентген. Когда мы с мужем пришли узнать результат, нам сказали, что он уже у врача. Мы отправились к нему. Доктор встретил нас без привычной улыбки. Усадив напротив, хмуро сказал:
— Прогноз довольно тревожный.
— У меня что-то с легкими? — теребя блузку, испуганно спросила я.
— Да нет, это кардиологические проблемы. Я вас направляю к кардиологу.
— К кардиологу? — удивленно вскинув брови, переспросила я. — Но у меня не болит сердце.
— Явных болей может и не быть, — согласился со мной доктор, — но рентген показал, что ваше сердце сильно увеличено в размере.
— Странно… И что, это опасно?
— Более чем. Если хотите, я сейчас же отведу вас в кардиологический кабинет.
— Хорошо, — пожала плечами я.
Осмотр у кардиолога только усугубил подозрения. Он сказал:
— Боюсь, что пневмония спровоцировала серьезное заболевание сердца. Нельзя терять время, нужно срочно ложиться в клинику на обследование.
— Срочно? — расстроенно переспросила я. — Ой, как не вовремя! Я ведь хотела к маме на юбилей поехать. В Россию...
— Это исключено, — покачал головой врач. — Учтите, некоторые болезни прогрессируют катастрофически быстро, и иногда каждая потерянная минута может стоить человеку жизни.
— Значит, я могу умереть? — невольно вздрогнула я.
— Нет, если отнесетесь к своему здоровью со всей серьезностью.
— Хорошо, я согласна на обследование, — спешно сказала я.
И через неделю легла в кардиоцентр.
Неблагоприятный прогноз специалистов подтвердился. После обследования в кардиоцентре мне поставили страшный диагноз: дилатационная кардиомиопатия. Это болезнь сердца, при которой в результате поражения мышечных волокон нарушаются обменные процессы в сердечной мышце, и сердце постепенно раздувается, словно воздушный шар, теряя способность нормально перекачивать кровь.
Услыхав о том, что моя болезнь не лечится, я пришла в ужас, потом расплакалась: «И что же мне теперь делать? Скажите! Ждать смерти?»
— Пробовать бороться, — покачал головой кардиолог. — Вернее, решиться на трансплантацию сердца. Пока придется стоять в очереди на донора, будем медикаментозно корректировать ваше состояние. Без этого никак нельзя.
— Погодите, а донор… Боже... Вы хотите сказать, что я должна буду получить сердце мертвого человека?! — задохнулась от ужаса я.
Профессор удрученно развел руками:
— К сожалению, сердце у человека одно, и отдать его при жизни, как почку, нет никакой возможности, но… Если кто-то сможет после смерти дать шанс выжить другому, он будет продолжать жить вместе с этим человеком. Разве это плохо?
— Не знаю… Может быть... Только я не хочу чужое сердце!
— Даша, о чем ты говоришь?! — в отчаянии закусил губу муж. — Нужно хвататься за любую возможность!
— Но у нас нет денег на донора! — с таким же отчаянием закричала я. — И потом… потом… — Не в силах справиться с собой, я закрыла лицо руками. — Боже, как мне страшно!
— Ну что ты, Даша, — подойдя ближе, обнял меня муж. — Я с тобой, вместе мы справимся. А о деньгах не думай. Если будет нужно, я продам магазин. Или возьму кредит… Выкрутимся, слышишь? Главное, чтобы ты была жива…
Вечером я позвонила маме в Москву — надо было сообщить, что не смогу присутствовать на ее пятидесятилетии. Говорить правду не хотелось, поэтому я сказала, что у меня осложнение после пневмонии, из-за него мне придется немного полежать в больнице.
— А по-моему, ты чего-то не договариваешь, — недоверчиво отреагировала мама. — Может, мне приехать?!
— Не сейчас, — уклончиво ответила я. — Когда выпишусь…
— Хорошо, — согласилась она. — А как долго ты пробудешь в больнице?
— Пока не знаю… Но ты не волнуйся, я буду звонить тебе по мобильному. И Анджей будет звонить…
— Погоди, Даша… — перебила меня мама. — Ты как-то странно говоришь. Вернее, дышишь…
— Естественно… — прижав руку к груди, я скривилась от боли. — Я же говорю, у меня осложнение…
Как видно, мама заподозрила меня во лжи, потому что сказала:
— Не нравится мне все это, Дашка. И голос твой не нравится. Очень не нравится. Как хочешь, а я все-таки приеду. У меня сердце не на месте!
«А у меня оно скоро будет большое, как у коровы», — хотела сказать я, но вместо этого горько расплакалась…
Мама приехала через три с половиной недели, а еще через две меня выписали из больницы. Естественно, я старалась делать вид, что со мной все нормально, хотя по-прежнему чувствовала сильную слабость. Иногда даже по квартире ходить было тяжело: пройду десять шагов — и задыхаюсь. Глядя на меня, мама со свекровью плакали, и только Анджей старался выглядеть оптимистом: «Ничего, милая, сделают операцию — будешь бегать, как лань».
— А если сердце не приживется? — с сомнением спрашивала я. — Ведь случается же такое?
— Приживется, не переживай, — успокаивал меня муж, а у самого слезы на глазах выступали. Наверное, ему тоже было страшно…
Прошло полтора месяца. Нелегких, полных тревог и бессонных ночей. А однажды утром мне стало совсем плохо. Я стала задыхаться, потом потеряла сознание. До смерти перепуганный муж вызвал «скорую», и я снова оказалась в клинике.
Потянулись утомительные дни лечения. Желая мне помочь, медики делали все возможное, однако улучшить мое состояние им никак не удавалось. Напротив, с каждым днем мне становилось все хуже и хуже. Однажды показалось, что я не перенесу очередного приступа удушья, и тогда Анджей бросился к профессору:
— Что вы тянете?! Делайте что-нибудь, она же страдает!
— Увеличение полости сердца происходит слишком быстро, — беспомощно развел руками тот. — А подобрать донора пока не удается.
— Но что-то же можно сделать! — не согласился Анджей.
— Можно сделать операцию Батисты, — подумав, предложил доктор. — Удалим у вашей жены кусочек сердечной мышцы, и тогда сердце станет работать немного лучше. Правда, есть одно «но».
— Какое «но»? — занервничал Анджей. — Говорите!
Профессор отвел глаза:
— После общего наркоза вашей жене долго нельзя будет делать пересадку. Как минимум год.
— Минимум год? — Анджей покачал головой: — Нет, доктор, тогда нам этот вариант не подходит…
Шло время, а подходящее сердце так и не находилось. Теперь я знала, насколько сложно найти идеального донора, ведь у меня и у этого человека должны совпадать двадцать восемь параметров. Двадцать восемь — ровно столько, сколько мне было лет…
Еще один тяжелый месяц в больнице. После очередного приступа удушья у меня наступила клиническая смерть. Я хорошо помню, как это было. Сначала навалилась душная темнота. Все стало черным, пугающим, и меня втянуло в этот непроглядный мрак, как в воронку. Затем резко появился свет, очень яркий, но не слепящий. Было ощущение, что он вошел в меня, сделав своей частицей. На мгновение я почувствовала необыкновенную легкость. Это было настоящее блаженство. И тут же передо мной стала прокручиваться, как кинолента, вся моя жизнь: я видела лица близких, Анджея, подруг и вдруг очень ясно поняла, что должна к ним вернуться. Что не могу умереть, не имею права. В ту же секунду что-то подхватило меня и вытолкнуло назад. Почувствовав боль, я открыла глаза. Больно — значит, живу…

Через два месяца вновь наступил кризис, но врачи путем огромных усилий вернули меня к жизни. А между тем уходили в мир иной люди, которые лежали со сходным диагнозом. Уходили, так и не дождавшись нового сердца. А я ждала. Ждала и молилась. Каждый день. Семнадцать месяцев. Бесконечно долгих, полных леденящего страха и отчаяния. А потом…
В ту ночь было особенно тоскливо, да и дышать было трудно. Лежать не могла вообще — могла только сидеть, а в такой позе никак не удалось уснуть. Поднявшись с кровати, я медленно подошла к окну. Глянув на улицу, увидела, как к приемному покою подъезжает реанимационная машина. Санитары выкатили из нее носилки, на которых лежал какой-то человек. Я напрягла зрение, но не смогла разглядеть, мужчина это или женщина. Судя по всему, человеку было совсем плохо, потому что санитары очень суетились. Носилки повезли практически бегом. Следом за ними семенила какая-то невысокая женщина. Скорее всего, женщина приехала на этой же машине, но я не заметила, когда она из нее выходила.
Проводив взглядом бегущих к больнице людей, я вздохнула. Ну вот, очередная человеческая трагедия! Кто-то так же, как я, оказался на грани жизни и смерти, и сейчас хирурги будут бороться за то, чтобы не дать ему уйти навсегда. Трудная работенка, ничего не скажешь. А ведь могут и не спасти…
Приступ удушья заставил меня согнуться. Чтобы не упасть, я уперлась лбом в стекло, затем постаралась унять страх и дышать глубже. Каждый вдох давался с трудом и казался последним. Обессилев, я тяжело опустилась на пол.
— Даша, тебе плохо? — испуганно спросила за спиной проснувшаяся Кася.
— Ничего, — сипло ответила я. И тут же сильно закашлялась.
— Потерпи, я медсестру вызову…
Потянувшись к стене, девушка нажала кнопку вызова медперсонала. Спустя минуту в палату торопливо вбежала дежурная медсестра. Первым делом клацнула выключателем, на секунду прищурилась от вспышки яркого света, потом тревожно спросила:
— Что случилось? Кому-то плохо?
— Снова Даше, — махнула рукой в мою сторону Кася. — Помогите…
— Сейчас… — Подбежав ближе, медсестра присела на корточки, заглянула мне в лицо: — Все будет хорошо, душечка… Слышишь? Все будет хорошо…
Спустя пятнадцать минут я лежала в кровати. Рядом сидела Кася и, сдерживая слезы, легонько гладила меня по руке:
— Знаешь, Даш, я ни за что не сдамся. У меня ведь сестра умерла от этой болезни. А до нее — отец. В общем, у мамы я одна осталась. Нужно бороться. Правда?
— Правда, — слабо улыбнулась в ответ я, потом легонько сжала ее пальцы: — Мы с тобой обязательно выкарабкаемся, Кася… И на свадьбе твоей погуляем. Обязательно. Вот увидишь…
Поцеловав меня в лоб, Кася ушла спать, а я стала думать о своей жизни. Никак не могла понять, за что Бог наказал меня такой страшной болезнью. Ведь я не была ни преступницей, ни прелюбодейкой. Любила ближних, не обижала животных. Никогда и ни от кого ничего не требовала, никому не завидовала. И вдруг — такая кара. Разве это справедливо?..
Не помню, сколько еще я лежала без сна. Только задремала, как в палату снова вбежала медсестра. Подойдя к кровати, осторожно потрясла меня за плечо:
— Даша, просыпайся! Эй, ты меня слышишь? У нас есть для тебя сердце.
— Сердце? — взволнованно встрепенулась я. — Ой, мамочка! Чье?
— Не имеет значения. Вставай, я начну готовить тебя к операции.
— Нет, я должна знать, где вы взяли сердце! Скажите!
— Все разговоры — потом! Пойми, Даша, от момента забора сердца до его включения в работу должно пройти не больше трех часов, иначе операция становится бессмысленной.
Неожиданно меня осенила догадка:
— Боже! Это тот человек!
— Какой человек? — не поняла медсестра. — Ты о ком?
— О том, кого недавно привезли в реанимационной машине! Я видела. Кто это был? Мужчина? Женщина?
— Парень, совсем молодой. Погиб в аварии, когда вез мать с вокзала, — сжалившись, скороговоркой сообщила медсестра, потом умоляюще посмотрела мне в глаза: — Даша, не трать время на разговоры! Профессор мне голову оторвет, если я долго буду тебя готовить.
— Ладно, идемте, — сжимаясь от страха, хрипло вымолвила я. Потом повернулась к соседке по палате: — Кася, я... Нет, просто пожелай мне удачи.
— Удачи, — одними губами произнесла Кася и тихонько заплакала, как-то виновато зажав ладошкой рот.
— Я вернусь, — слабо улыбнулась я, — подруга сердечная…
На каталке я лежала молча. Но внутри все кричало: «Господи! Спаси и сохрани! Не оставляй меня... Продли мне жизнь! Хотя бы ненадолго…»
То, что происходило дальше, я узнала из уст тех, кто меня оперировал. В три сорок пять профессор изъял донорское сердце, а в шесть десять его включили в работу. Потом около часа ждали, пока оно начнет самостоятельно биться. И все это время бригада хирургов и анестезиологов находилась в напряжении. Только профессор вел себя относительно спокойно:
— Сердце — отличное. Заведется, никуда не денется, уже теперь видно, что оно нормально кровь прокачивает.
Все лишь молча кивали головами. Наконец сердце стало сокращаться — сначала всплесками, судорожно, потом спокойнее и ровнее. Переглянувшись, все с облегчением вздохнули:
— Мы сделали это! Мы это сделали!
Через четыре часа после окончания операции я уже могла дышать самостоятельно, а ближе к обеду меня отключили от аппарата искусственного дыхания. Придя в себя, я несколько минут не могла понять, где нахожусь. Когда вспомнила, стала прислушиваться к тому, как бьется внутри моей грудной клетки пока что чужое сердце, затем тихо сказала: «Спасибо… Я уже не помню, когда могла так легко дышать…»
Не стану рассказывать, сколько нежных слов наговорил мне при встрече мой муж. Эти слова были сказаны только для меня. Мама со свекровью тоже были счастливы, что все позади, однако продолжали переживать, как бы у меня не возникло осложнений, ведь всем известно, что подобные операции не всегда проходят гладко. Однако время шло, а со мной все было в порядке. Через три недели я прошла полную диагностику, после чего меня благополучно выписали домой. Предварительно профессор провел со мной подробный инструктаж, разъяснив, что мне можно, а чего нельзя. «Нельзя» в этом перечне было гораздо больше. Так как мне нужно было постоянно колоть иммуносупресоры (для того чтобы, не дай бог, не отторглось донорское сердце), следовало соблюдать особые правила предосторожности, то есть опасаться любой инфекции и вирусов. Для этого необходимо было некоторое время ходить в защитной маске, постоянно мыть руки, свести к минимуму контакты с окружающими.
— Привыкай жить в стерильной обстановке, — просил профессор. — И побольше положительных эмоций. Никаких страхов, думай о хорошем. Поняла?
Вместо ответа я благодарно прижалась к его плечу. Уже выходя из кабинета, оглянулась:
— Доктор, у меня просьба. Я смогу увидеть мать того парня?
— Какого парня? — невольно нахмурился профессор.
— Моего донора. Я видела их в ту ночь, когда… когда…
Профессор не дал мне договорить:
— Даша, тебе запрещены любые волнения. А уж такие… Пойми, у этой женщины большое горе... Непоправимое…
— Я поняла, — виновато потупившись, пробормотала я. — Простите…
С тех пор прошло больше шести месяцев. Конечно, у меня много проблем, в том числе и финансовых. Нужно постоянно принимать иммуносупресоры, а они очень дорогие. Но как бы там ни было, я счастлива, ведь я живу. Живу благодаря тому парню, который, сам того не ведая, стал моим кровным братом. Польским братом. Наверное, поэтому меня не оставляет надежда, что когда-нибудь я обязательно встречусь с его мамой. Не знаю, что я ей скажу. Быть может, просто дам послушать, как бьется родное ей сердце…