По ту сторону любви

О детстве вспоминать не люблю. Своего отца я вообще никогда не знал, мать смутно помню, но это совсем не те воспоминания, которые приятно хранить в сердце и памяти. Мне было лет пять, когда мама, оставив меня на попечение своей старшей сестры, подалась куда-то на заработки, да так и сгинула где-то на необъятных российских просторах. Тетка была человеком жестким и в то же время равнодушным. До сих пор не могу понять, почему она не сдала меня в детдом, а продолжала держать у себя — по большому счету, я не просто был ей безразличен, а откровенно мешал. Впрочем, тетка этого и не скрывала: при случае и без не упускала возможности уколоть побольнее, обозвать нахлебником и дармоедом.

Лет до семи-восьми я всеми силами пытался заслужить ее любовь, но потом понял, что все впустую — тетка просто не умела любить. Никого, включая себя саму. Почти все время я стал проводить на улице, а улица, как известно, не самый лучший воспитатель. В семь я выкурил первую сигарету, в десять уже знал вкус спиртного… И на деньги в пристенок играл с азартом, и подворовывал, чтобы расплатиться с долгами или купить пирожков с повидлом. И дворовые друзья у меня в основном были такими же неприкаянными гаврошами, так что особых комплексов по поводу своего сиротства я не испытывал.

До тех пор не испытывал, пока в наш дом не переехала семья Любарских, где было двое детей: девочка лет шести и мальчик — мой ровесник. Мы с Петькой Любарским были очень разными, словно существа с разных планет, но тем не менее подружились сразу и всерьез. Хорошо помню, какой шок я испытал, когда Петька впервые затащил меня к себе в гости. Мы подоспели как раз к воскресному обеду. Вся семья собралась за накрытым белой скатертью столом. И меня тоже, конечно, посадили. Я уже забыл, чем нас угощала Петькина мама, но чудесную атмосферу любви и тепла, царящую в этой семье, мне не забыть до конца своих дней. Вот тогда-то, тринадцатилетним пацаном, я пообещал себе: «У меня будет такая же семья. И мы будем собираться все вместе за столом, покрытым белой скатертью, и я буду шутить и улыбаться жене и детям. А они — мне. И все это будет называться счастьем».

После этого «откровения» я еще крепче сдружился с Петькой, а от прежних приятелей, напротив, отдалился. Стал реже прогуливать школу, перестал воровать, и приводы в милицию тоже прекратились. Я фактически переселился к другу (Петькина мать — Таисия Федоровна — хорошо ко мне относилась и не возражала против моей дружбы с ее сыном), а иногда даже оставался у них ночевать. Подозреваю, что тетка даже не замечала, что я по двое суток не показываюсь дома. А может, замечала и… радовалась этому обстоятельству.

После школы я полгода проработал фрезеровщиком на заводе, а потом пошел в армию. Служил в Мурманской области, под Оленегорском, да так после демобилизации там и остался. Думал, поработаю год-другой, скоплю деньжат и махну на родину, в Воронеж. Куплю жилье, снова устроюсь на свой завод. Может, даже учиться заочно пойду…

На высшее образование спустя три года я все же замахнулся. Учился в Мурманске. И жилье (двухкомнатную квартиру) там же купил, и работу нашел хорошую в порту. Северные надбавки в то время солидными были, а я тратил мало, вот и накапала на сберкнижке очень приличная сумма. Все вроде в моей жизни устроилось, а с семьей, о которой мечтал, как-то не складывалось…

Монахом я не был — разбитные портовые работницы (в основном разведенки, потому что с замужними я старался дел не иметь) частенько наведывались ко мне. С иными отношения длились по полгода, а то и больше, но я все не мог найти среди них ни одной, в которой увидел бы мать своих будущих детей. Так бобылем дожил я до тридцати четырех лет. Однажды (это было в воскресенье) все утро убирался в квартире. Убрал, осмотрелся по сторонам: вроде чисто, а уюта нет и в помине. Откуда ему взяться, уюту, если хозяйки в доме нет…

Почувствовав голод, пошел на кухню, отрезал ломоть хлеба, вскрыл банку консервов, подцепил вилкой кусок сайры прямо из банки… И так тошно вдруг стало! А как же белая скатерть, улыбающаяся жена, звонкие детские голоса, запах пирогов? Неужели так и проживу всю жизнь, как зверь в берлоге?

В понедельник пошел к начальству, взял отпуск аж на три месяца, потом снял с книжки несколько тысяч рублей и — на юг: к теплому морю, к солнышку, на поиски долгожданного счастья.

Остановился в одном из ялтинских домов отдыха. Бросил сумку и бегом к морю. Купался, пока не посинел, а потом упал на горячий песок. Рядом со мной расположилась семья — муж, жена и двое детей. Сыну лет десять, а дочку ребенком уже не назовешь — совсем взрослая девушка, хрупкая и белокурая. Я лежал и помимо воли все время в их сторону косился. Очень мне это семейство семью Петьки Любарского напоминало. Так приятно было наблюдать, как папаша заботливо натягивал тент, чтобы его родным головы не напекло, как дочка старательно натирала спины брата и родителей специальным кремом… Пацанчик сбегал за мороженым («Мама, тебе фруктовое, как ты любишь»), мужчина разрезал большой арбуз и прежде чем передать жене, дочке и сыну сочную скибку, тщательно очищал ее от семечек…

«Какие они счастливые, — с завистью подумал я, — полжизни отдал бы, чтобы оказаться на месте этого мужика…»

Родители с сыном ушли купаться, а девушка осталась сидеть под тентом. Я украдкой разглядывал ее. Красивая, ничего не скажешь… Наверное, от парней отбою нет! Можете себе представить мое удивление, когда она первая со мной заговорила:

— Хотите арбуза?

— Спасибо…

— «Спасибо, нет» или «спасибо, да»? — засмеялась она и протянула мне арбузный ломоть. — Вы где остановились?

Я назвал дом отдыха.

— Там, говорят, очень дорого, — шутливо округлила она глаза.

Я объяснил, что работаю на Севере и могу себе позволить самый дорогой отдых. А потом, набравшись смелости, пригласил девушку на свидание, добавив: «Если, конечно, ваши родители не будут возражать…»

— Не будут, — снова засмеялась она, — они у меня мировые ребята. Тем более что я уже взрослая, двадцать четыре в прошлом месяце исполнилось.

Двадцать дней мы с Настей были неразлучны. Я сорил деньгами направо и налево, и не потому, что хотел таким образом произвести на нее впечатление, а потому что мне самому было чертовски приятно делать ей подарки…

За день до их отъезда я вдруг отчетливо понял, что если сейчас не решусь на безрассудный шаг, то могу потерять эту необыкновенную девушку навсегда. И я решился. Надел парадный костюм, который неизвестно зачем взял с собой на отдых (наверное, чувствовал, что пригодится для подобного случая), купил букет цветов… Настиных родителей я застал во дворе дома, где их семья снимала комнату, и без всяких предисловий попросил руки их дочери.

Настин отец удивленно крякнул, а мама сказала рассудительно:

— Сначала нужно узнать, что по этому поводу думает дочка.

Настя неожиданно сказала «да», и на следующий день я вместе с ними уехал в Днепропетровск, где мы сразу же подали заявление в загс. Ровно через месяц сыграли свадьбу, после чего я вернулся в Мурманск. Не один вернулся, а с молодой женой. Привел ее в свою холостяцкую берлогу, положил на стол пачку денег: «Настюш, покупай, что хочешь, трать, сколько нужно, но чтобы здесь семейным жильем запахло… Понимаешь, о чем я говорю?»

Настя накупила всяких занавесочек, скатерок, посуды красивой, всю мебель сменила. А я смотрю, как моя квартира преображается, и душа поет: наконец-то мечты сбываются… Одно только огорчало: прошло полгода, год, полтора, а заветных слов «Иван, у меня будет ребенок» так от жены и не дождался. Решил поговорить, выяснить, в чем дело…

— Разве можно здесь рожать? — ответила Настя. — Зимой морозы до пятидесяти, летом сырость… Ты хочешь, чтобы наш ребенок из простуд не вылезал? Неизвестно, каким еще он родится — беременным солнышко нужно, витамины, а здесь фруктов днем с огнем не сыщешь… Нет, рожать я буду только дома…

— Но как же, Настенька?.. — растерялся я. — Что это за семья без ребенка?

— Если хочешь знать, — вдруг расплакалась Настя, — я сама здесь уже не могу. Я никогда не привыкну к здешнему климату! Или поедем жить в Днепропетровск, или давай разводиться.

Я испугался. Потерять жену я не хотел, поэтому пообещал Насте: как только она забеременеет — сразу же переезжаем к ней на родину.

Спустя два месяца жена сообщила, что ждет ребенка. Я на радостях схватил ее в охапку и стал кружить по комнате. А потом сказал:

— Завтра же уволюсь с работы.

— А ты не спеши, — возразила вдруг Настя. — У родителей «двушка» в хрущевке, мы там все равно не поместимся, а мыкаться с малышом по съемным углам — это не дело.

— Ерунда, — беспечно отмахнулся я, — деньги есть, куплю квартиру, какую только захочешь…

Настя завизжала от радости и повисла у меня на шее: «Как здорово! Ты у меня — самый лучший. Только я хочу не квартиру, а дом. Двухэтажный...»

— Ладно, — с улыбкой пообещал я, — будет тебе двухэтажный дом.

— Тут еще загвоздка, — лицо жены снова стало озабоченным. — Мы на дом все деньги угрохаем, а жить потом на что? Ты знаешь, как у нас с работой плохо! И специальность у тебя такая… А в Днепропетровске моря нет и суда не ремонтируют…

В итоге пришли к соломонову решению: Настя едет домой, там рожает и возится с малышом под маминым присмотром, а я остаюсь еще на пару лет в Мурманске, чтобы заработать побольше денег.

За две недели до предполагаемых родов я вылетел в Днепропетровск. Через несколько дней жену положили в роддом (заранее), а я стал подыскивать ей подарок за рождение долгожданного ребенка — большой двухэтажный дом в черте города.

Двадцать четвертого июля жена подарила мне сына, которого назвали Денисом, а я ей — дом с дарственной. Побыл еще немного и улетел обратно. 19 августа в Москве ГКЧП осуществил неудавшуюся попытку государственного переворота в Росии. А еще через неделю выяснилось, что с этого дня мы с женой граждане разных государств: я — России, она — независимой Украины.

И снова жизнь внесла коррективы в мои планы. Думал, через пару лет переберусь к жене и сыну, а остался в Мурманске еще на целых двенадцать лет. Конечно, я летал в Днепропетровск так часто, как только позволяла работа. Настя даже упрекнула меня несколько раз, мол, билеты стоят сумасшедших денег, не стоит тратить их так бездарно. Но я все равно два раза в год обязательно выбирался к жене и сыну. И тогда стол накрывался белой скатертью, и пеклись пироги, и Дениска восторженно визжал при виде моих подарков, а Настя благодарно целовала меня, принимая пачку денег, и дарила мне жаркие ночи. Воспоминаниями об этих днях и ночах я жил следующие полгода, до новой встречи. И всегда помнил, что у меня есть семья. Пусть далеко, в другом государстве, но она есть. Такая, о какой я мечтал в детстве… У меня есть жена, сын, и они меня ждут… А это дорогого стоит!

За все двенадцать лет я ни разу не изменил жене, хотя возможностей сделать это хватало. Оклеил все стены своей мурманской квартиры фотографиями Дениса и Насти… Все заработанные деньги я отправлял жене и сыну, оставляя себе на жизнь лишь только самую минимальную сумму.

Однажды во время одного из своих приездов я заикнулся о том, что неплохо бы родить Дениске братика или сестричку. Настя ответила, что это невозможно, потому что врачи обнаружили у нее какую-то женскую болезнь и запретили рожать. Я перепугался и, вернувшись, занял у товарищей денег и послал Насте внеочередной денежный перевод — на лечение.

Я много раз порывался бросить работу в порту и перебраться к семье, но жене каждый раз удавалось меня отговорить.

— Ты посмотри, что у нас творится, — говорила она, — профессора на рынке укропом торгуют. Ты не сможешь устроиться на работу, а если и возьмут куда-нибудь, то предложат такую зарплату, что Дениске даже на школьные завтраки не хватит. Если мне не веришь, можешь сам убедиться.

Я действительно попробовал поискать нормальную работу. Ничего не получилось. В одном месте согласились было взять, но, узнав, что у меня нет днепропетровской прописки, отказали наотрез. Пришлось возвращаться в Россию.

В 2003 году я заболел воспалением легких. Провалялся сорок дней в больнице, потом выписался, поработал два месяца и снова оказался на больничной койке. И опять с пневмонией — на этот раз двусторонней. Доктора, спасибо им, буквально с того света меня вытащили. А при выписке лечащий врач сказал: «Вам климат срочно менять нужно. Легкие все в рубцах, здешних морозов могут больше не выдержать…» Тогда я решился — сжег все мосты. Уволился с работы, отказался от российского гражданства (иначе украинского не получить), продал квартиру и поехал к жене и сыну.

Встреча была, как обычно, радостной, и снова в доме пахло пирогами, и ночью Настя не скупилась на ласки. Вот тогда я и сказал, что приехал навсегда. Жена сначала мне не поверила — подумала, что разыгрываю ее. А когда поверила, повела себя так, как мне и в самом страшном сне привидеться не могло.

Вскочила с кровати, уставилась на меня полным ненависти взглядом.

— Значит, на мою шею хочешь сесть?! Не выйдет!!! Завтра же подаю на развод…

— Настя, успокойся, — попытался урезонить я жену. — Мы обязательно что-нибудь придумаем…

— Да я и думать ничего не буду! — закричала она.

— Значит, пока деньги зарабатывал — был нужен, а теперь…

— Да если бы не Денис, я бы давным-давно с тобой развелась. Только ради него и терпела… Думаешь, я не знаю, что ты всех мурманских баб перетрахал?

— Настя, опомнись! Что ты такое говоришь? — ужаснулся я.

— Знаю, что говорю… Ни один нормальный мужик по полгода без бабы не может обходиться.

— Но я же обходился… — прошептал я.

— Значит, ненормальный! — бросила Настя с усмешкой. — Если с головой проблемы — еще лучше. Значит, в суде разведут без проблем…

Нас действительно развели очень быстро, даже положенного срока на обдумывание не дали. Истинное лицо жены я уже увидел, поэтому жить с этой женщиной под одной крышей сам не хотел, но разлука с сыном угнетала меня страшно.

После суда заехал за вещами (Настя потребовала, чтобы я выметался из ее дома). Подхватил неразобранную еще сумку, зашел проститься с Денисом. Подошел, обнял, но он вдруг грубо оттолкнул мои руки.

— Не прикасайся ко мне! — фальцетом выкрикнул сын.

— Сынок, что случилось? — растерялся я. — Ведь мы с тобой всегда были такими друзьями…

— Я знаю… я слышал… Как ты там, у себя… с другими женщинами… Говорил, что любишь маму, а сам… Уходи, я не хочу тебя больше видеть!

Я понимал, что тринадцать лет — непростой возраст, а тут еще развод родителей. «Ничего, он успокоится, немножко свыкнется с мыслью, что отец с матерью разбежались, и мы обязательно помиримся», — подумал я. И ушел.

А уходить-то мне было некуда. Ни друзей в городе, ни знакомых… Только тесть с тещей, но к ним ведь на постой не попросишься! Поехал на вокзал. Нашел местечко в зале ожидания, пристроил сумку под руку и задремал. А когда проснулся, обнаружил, что сумки нет. У меня внутри все так и похолодело. Вещи — бог с ними, но вместе с сумкой пропали паспорт и деньги. Стал судорожно шарить по карманам. Нашел только мелочь и завалившиеся за подкладку пять долларов.

Вот так!.. В чужой стране, без денег, документов, крыши над головой. Человеческое терпение имеет предел. Мой наступил там, на днепропетровском вокзале. Продал в обменнике доллары, а на полученные гривны купил две бутылки водки. Одному пить было тошно — позвал в компанию вокзальных бомжей. Да так с ними и остался, идти ведь все равно было некуда. Очень быстро скатился на самое дно: ночевал в вагонах, попрошайничал, подворовывал (вот и пригодился детский опыт), пил по-черному. Скорее всего, спился бы окончательно и подох, как собака, где-нибудь под забором, если бы не один случай, круто повернувший мою жизнь.

Это случилось летом. Я шел по перрону в обществе приятеля-собутыльника и вдруг увидел Настю и Дениса. Они с чемоданами стояли возле евпаторийского поезда. Настя была занята разговором с проводницей, а Денис… На мгновение наши взгляды пересеклись. В глазах сына была одна только брезгливость. Брезгливость и страх, как при виде таракана или крысы. Если бы сын узнал меня, я, наверное, повесился бы… Или бросился под поезд. Но он не узнал, а значит, у меня еще оставался пусть крошечный, но все же шанс.

Напрягши еще не до самого конца пропитые мозги, я вспомнил, что в Днепропетровске живет один из моих армейских товарищей. Не буду рассказывать, чего мне стоило найти Николая, но нашел все-таки. Колька, в отличие от сына, узнал меня сразу, хотя прошло уже больше двадцати пяти лет. Пригласил в дом, накормил, выслушал мою грустную исповедь. Когда я рассказывал о разводе с женой, не удержался и обронил в сердцах: «Вот стерва!»

— Я ее из своей жизни вычеркнул, а вот сына не могу… Тоскую по нему смертельно... Я ведь люблю его. Думал, что и он меня любит… А теперь Деня оказался… по ту сторону любви…

— Сможешь завязать пить? — вдруг спросил Николай.

— Смогу, — ни секунды не колеблясь, ответил я. — Ради сына что угодно смогу, а не только с этим делом, — щелкнул себя по горлу, — завязать.

Николай, в отличие от меня, был большим человеком и помог мне выправить документы, устроиться на работу, снять жилье. Пообещал, что сможет посодействовать с получением украинского гражданства («У тебя сын здесь, не должны отказать»). Он же спустя некоторое время, увидев, что я действительно бросил пить и твердо стою на ногах, встретился с моим сыном. Уж не знаю, что он ему рассказал, только однажды вечером на пороге моей съемной квартиры появился Денис.

— Папа, прости… — глядя в сторону, сказал он тихо. — Я ведь ничего не знал… Мне мама совсем другое о тебе рассказывала…

— Как она? — спросил я, изнывая от желания обнять Дениса, изо всех сил прижать его к себе и никуда больше не отпускать.

— Нормально… Только дома не всегда ночует. Она и раньше иногда не ночевала, говорила, что на работе аврал. А сейчас у нее, я знаю, кто-то есть.

— Ну и хорошо, что есть… — через силу улыбнулся я. — Человеку не годится быть одному.

— Но ведь ты же один…

— Я не один. У меня есть ты.

И тогда сын первый сделал то, чего мне так хотелось — шагнул навстречу и крепко меня обнял.