У моей дочери два отца

Без пятнадцати шесть к раковине выстроилась очередь, без пяти шесть все обитательницы палаты № 5 в количестве четырех человек уже чинно сидели на своих койках. Белые косынки, завязанные сзади, белые марлевые «намордники» и обнаженная грудь, вытащенная наружу из-под ночной рубашки, делали совершенно разных (и внешне, и по возрасту) женщин похожими, словно близнецы. Впрочем, семнадцатилетняя Юля грудь не доставала. У ее сына была послеродовая желтушка, поэтому его пока на кормление не приносили. Но юная мамочка все равно каждый раз тщательно мыла руки, надевала косынку и закрывала повязкой лицо — то ли соблюдала стерильность, беспокоясь за остальных малышей, то ли просто репетировала.

Ровно в шесть дверь распахнулась и в палату вошла детская сестра. Я перестала дышать. У меня всегда перехватывало дыхание, когда сестра разносила детей — два туго перепеленатых сверточка на правой руке и два — на левой. Каждый раз мне казалось, что она не удержит драгоценную ношу и уронит одного из малышей, но каждый раз обходилось. Детская сестра скользила равнодушным взглядом по клеенчатой бирке на пеленке, подходила к кровати и скатывала малыша на руки матери. Ни разу не ошиблась и не перепутала — у этой пожилой медсестры в белоснежном халате и разношенных войлочных тапках на разбитых артритом ногах был большой опыт.

Моя дочка кричала, как всегда, громче всех. Почувствовав запах молока, она замолчала, широко открыла беззубый ротик и с размаху ткнулась в сосок. С остервенением потрепала его, как щенок тряпку, потом заурчала от наслаждения и наконец присосалась, как смешная головастая пиявочка. Она сосала жадно и торопливо, шумно глотая молоко.

— Куда ты спешишь, торопыга? — охрипшим от нежности и восторга голосом шепнула я малышке. — Никто у тебя еду не отберет…

Дочка стала сосать помедленнее. Я тихонько засмеялась: надо же, такая кроха — еще и четырех дней не исполнилось, а уже все понимает.

— Саша! Сашенька! Подойди к окну! — послышался с улицы голос.

Ну что за мама у меня такая непонятливая! Ведь знает, когда у детей кормежка, и обязательно приходит как раз в это время.

Юля с готовностью поднялась с кровати, потянула вниз «намордник»:

— Я скажу, чтобы подождала?

— Скажи, пожалуйста, — попросила я.

Юля резво взобралась на подоконник, просунула голову в крошечную форточку: «Саша сейчас кормит! Освободится через полчаса!»

После этого она вернулась на свою кровать и уставилась на меня круглыми от любопытства глазами.

— Шур, а Шур, а почему к тебе только мама ходит?

— Слушай, не приставай к человеку, а? Не видишь — она делом занята, — вмешалась сорокалетняя Люба.

Юля обиженно засопела и замолчала, но ненадолго. Минуты три держалась, а потом любопытство пересилило.

— Шур, а кто отец ребенка?

— У моего ребенка нет отца, — ответила я, — у него есть только мама и бабушка.

— Так не бывает, — наморщила Юля носик. — Это мужа у женщины может не быть, а отец у ребенка….

— Много ты понимаешь, — сердито перебила ее Люба. — В жизни по-всякому бывает. У твоего сына есть папаша — вот и радуйся, а другим зачем нервы трепать?

— Люб, а Люб, а вот ты мне скажи, зачем тебе столько детей? — неугомонная Юлька на время оставила меня в покое и принялась терзать вопросами другую соседку. — Пятеро в наше время — это же с ума можно сойти!

— Это с тобой можно с ума сойти! — огрызнулась Люба.

— Вы с мужем, наверное, верующие? — подключилась к разговору двадцатисемилетняя Галина, кладя одного из близнецов на подушку и прикладывая к груди другого.

— Квартира очень нужна, живем вшестером в одной комнате в общежитии, — со вздохом ответила Люба. — Теперь, думаю, дадут наконец…

— Странные вы все какие-то… — протянула Юля. — Одна детей из-за жилплощади рожает, вторая говорит, что у ее дочки нет отца… Я же не дурочка, понимаю, что в таком возрасте иногда для себя рожают. Но отец-то все равно должен быть? Или ты… это самое… От неизвестного донора?

— Еще одно слово ляпнешь — выброшу в окно, — пообещала Люба. — Учти, мне в суде даже много не дадут как многодетной матери.

Сама того не предполагая, Юля попала в точку. Женщины в моем возрасте иногда рожают для себя. И я родила. Во всем остальном она ошибалась. Не было никакого неизвестного донора, и непорочного зачатия тоже не было (как говорила моя деревенская бабушка Аня, рада бы в рай, да грехи не пускают). Зачала я дочку самым обычным путем, и тем не менее отца у нее не было. Точнее, я просто не знала, кто ее отец.

...Тот декабрь был слякотным и бесснежным. Приближался Новый год, деревья в центре волшебно мерцали гирляндами, люди тащили разлапистые елки и пакеты с шампанским и мандаринами, а мне только что исполнилось тридцать два, и я не ждала ни от праздника, ни от жизни вообще ничего хорошего. Одиночество болело сильно, как никогда. Я так устала от собственной самодостаточности и независимости, что просто не могла оттолкнуть мужчину, который был готов подарить мне хоть крупицу тепла и нежности. «Не было ни гроша, вдруг — алтын» — так, кажется, говорила моя деревенская бабушка Аня. Не было никого, а в тот декабрь таких мужчин оказалось сразу двое.

Один из них был командировочным из Москвы. Он приехал по делам в фирму, с которой я сотрудничала, и попросил найти ему переводчика, потому что вместе с ним приехал какой-то французский партнер. Меня в срочном порядке вызвали в офис, и… Декабрь был слякотным, а мне уже исполнилось тридцать два. Я не смогла его оттолкнуть. После переговоров приняла приглашение посидеть в кафе, а после кафе он поехал не в гостиницу, а ко мне. Самое обыкновенное дело: мужчину и женщину потянуло друг к другу, они провели вместе ночь, а утром расстались, обменявшись благодарными и чуть виноватыми улыбками.

А через несколько дней ко мне зашел Андрей. Андрей был соседом и имел статус старого друга. И хотя глянцевые журналы хором отрицают дружбу между мужчиной и женщиной, мы с Андреем вот уже лет двадцать опровергали утверждения психологов и дружили. Последние годы дружили урывками, потому что Андрей ездил на заработки в Сибирь, сидел там безвылазно по полгода, по году и даже больше, а домой возвращался совсем ненадолго. Даже если приезжал всего на неделю, обязательно заходил ко мне. Просто так, по дружбе. И мы подолгу пили крепкий чай, в который Андрей плескал немного коньяку, и рассказывали друг другу о своих делах. Жаловались, хвастались, травили байки, смеялись и просто молчали, потому что с другом молчать совсем не сложно.

В тот декабрь Андрей тоже приехал. Настроение у него было на нуле — то ли на работе какие-то неприятности, то ли с очередной пассией поссорился, уже точно не помню. Помню, что он плакался мне в жилетку, я его жалела и подливала чаю… Он лил в чай коньяк, пил, обжигаясь, страдальчески кривил лицо и все никак не мог успокоиться…

«В жизни всякое бывает», — говорила опытная многодетная Люба. «Бывает, и палка стреляет», — говорила моя деревенская бабушка Аня. Два старых друга в одной постели — это неправильно, но оказалось, так тоже иногда бывает. Особенно если одному плохо, а второй хочет его утешить. То, что случилось между нами, не было сексом в привычном понимании слова. Просто мое одиночество, его неприятности, коньяк в чае и противный дождь за окном вместо предновогоднего снегопада пересеклись так некстати… Андрей получил свою порцию утешений, а я — свою порцию тепла и мужских гормонов. Это случилось между нами в первый и, думаю, в последний раз. В наших отношениях ничего не изменилось — мы не сговариваясь решили, что не нужно ничего менять, потому что оставаться «старым другом» для обоих было важнее и значительнее, чем неопределенный статус «вот был/была у меня когда-то любовник/любовница».

Через девять месяцев я родила дочку. Черноволосую и кареглазую, как мой старый друг Андрей. И как Олег — командировочный москвич. Когда я узнала о беременности, сразу решила, что буду рожать, но маме сказать решилась не сразу. Почему-то была уверена, что она скажет: «Допрыгалась!» Но мама сказала: «Дождалась…» и заплакала. Правда, попыталась осторожно выведать у меня, кто отец ребенка, но я отрезала: «У него нет отца!» — и мама больше эту тему не затрагивала. Наверное, боялась, что я могу передумать рожать и она так и не дождется долгожданной внучки. Мы обе с самого начала были уверены, что родится девочка. Даже имя ей подобрали — забытое на несколько десятилетий и снова модное теперь имя Пелагея. А называть почему-то стали Марусей. Сначала в шутку и еще потому, что никак не могли уменьшительно-ласкательного от Пелагеи придумать, а потом просто привыкли. Вот и получилось, что по метрике моя дочка — Пелагея Александровна Орловская, а по жизни — любимый заяц Маруська.

Вот когда я поблагодарила судьбу, что стала не ткачихой, не врачом, не учителем, а переводчицей, которая запросто может работать и дома. Очень удобно — поставлю коляску с Маруськой рядом с письменным столом и работаю себе спокойно. Проснется — покормлю, переодену дочку, поагукаю над ней, поумиляюсь кривенькой улыбке и снова за свои переводы. Я бы с радостью целыми днями с ней возилась, но… Извини, Маруся, но коль твоя мама и за себя, и за того парня (недаром отчество Александровна дочке дала), придется ей от тебя отрываться, самой на хлеб и памперсы зарабатывать.

Шестнадцатого ноября Марусе исполнилось два месяца. В восемь часов я ее выкупала, покормила и положила в коляску — засыпать. Дочка спать не хотела, таращилась в потолок и смешно покряхтывала. В дверь позвонили.

— Мы никого не ждем, — сказала я Марусе и пошла открывать.

— Здравствуй, — сказал Олег. — Извини, что без звонка — ты не дала номера своего телефона. Можно пройти? Нет, если я некстати, ты так и скажи. Я тут же уйду.

— Здравствуй. Проходи. Снова к нам в командировку?

— Начальство решило в вашем городе филиал открывать, а меня генеральным директором назначили.

— И не жалко было столицу оставлять?

— Мне — нет, а жена сначала была категорически против. Согласилась на переезд только после того, как я ей размеры своей будущей зарплаты озвучил.

— Поздравляю с повышением, — сказала я и прислушалась (показалось, что Маруська захныкала).

— Это у тебя ребенок плачет? — удивился Олег.

— У меня… — пришлось признаваться.

— Ты замуж вышла?

— Нет. Просто родила. Для себя.

— Можно посмотреть?

Я провела Олега в комнату. Он долго стоял, склонившись над коляской, а потом спросил:

— Мальчик?

— Девочка.

— Моя?

Я провела с Олегом всего одну ночь, почти не знала его и тем более не строила относительно него никаких планов. Поэтому мне не было смысла лгать.

— Не знаю… Может, твоя, а может, не твоя. Так получилось…

Он снова склонился над коляской.

— Знаешь, по-моему, она на меня похожа. Уши определенно мои, — Олег приподнял волосы, чтобы я могла полюбоваться его ушами, — и глаза тоже карие…

— Зачем ты это делаешь?

— Что это?

— Зачем ты пытаешься убедить меня и себя, что это твой ребенок? Зачем ты все сознательно усложняешь? Ведь у тебя жена и своих двое.

— По-моему, уже трое, — задумчиво сказал Олег, потом вдруг протянул руки и вынул Маруську из коляски.

Поставил «столбиком». Дочка немедленно срыгнула ему на лацкан дорогого фирменного пиджака.

— Вот и молодец, — почему-то обрадовался Олег и повернулся ко мне: — Ты ее после кормления обязательно подержи вертикально, чтобы срыгнула, а то животик пучить будет.

— Ты сумасшедший? — задумчиво поинтересовалась я.

— Нет, — абсолютно серьезно ответил Олег, — у меня, кстати, хорошие гены, так что можешь не волноваться… Просто сильно развит отцовский инстинкт. Ты позволишь мне иногда приходить к ней?

— А вдруг это не твоя дочка?

— А вдруг моя? Кстати, почему она у тебя спит в коляске?

Я пожала плечами: «Не успела кроватку купить. Мама к себе в деревню уже уехала, мне Маруську не на кого оставить».

— Мария… Красивое имя. А кроватку я завтра обязательно привезу.

Он ушел, а я так и не успела сказать, что по метрике Маруська — Пелагея.

А перед самым Новым годом приехал из Сибири Андрей. Вломился ко мне тридцатого декабря в костюме Деда Мороза и заорал, как иерихонская труба: «Сашуля, привет! Как ты выросла, как похорошела!» Затем полез в тощий рюкзак, который, по всей видимости, должен был олицетворять мешок с подарками, и достал оттуда бутылку коньяка и небывалой красоты расписную шаль. Шаль накинул мне на плечи, а бутылку из рук не выпустил — поволок на кухню.

— Сашка, ставь чайник, сейчас мы с тобой чайку с коньячком дернем для сугреву и всеобщего благолепия.

До кухни, впрочем, не дошел — замер с поднятой ногой: «Что это?!»

— Это ты своим криком Маруську разбудил, — со вздохом объяснила я ему.

Андрей опустил ногу и после недолгого размышления поставил на пол бутылку. Потом развернулся, как солдат на плацу: «Кр-р-ру-угом, через левое плечо!» и промаршировал в комнату.

Маруська была у меня поздним ребенком, но зубы у нее лезли сверхранние. Один две недели назад прорезался, теперь ее мучил второй.

— Сколько ей? — непривычно тихим голосом спросил Андрей.

— Шестнадцатого декабря четыре месяца исполнилось.

Он некоторое время беззвучно шевелил губами, потом стал загибать пальцы и наконец созрел:

— Это мой ребенок, да?

«Старый друг — лучше новых двух», — говорила моя деревенская бабушка Аня. Старый друг — лучше, чем вообще никого. И врать старым друзьям тоже нельзя.

— Может, твой, а может, нет. У меня тогда был еще другой мужчина.

— Ага! Значит, я все-таки первый!

— Вы все просто с ума посходили! — рассердилась я. — Ты свободный мужик, возле тебя десятки баб вьются… Тебе что, нужен ребенок?

— Что значит нужен или не нужен?! Он уже есть! Иди сюда, Марусенька…

— Кстати, ее зовут Пелагея...

— Скажи спасибо, что твоя балахманная мать не назвала тебя Даздрапермой, — прыснул Андрей и подкинул Маруську к потолку. Она перестала кукситься и залилась счастливым смехом — наверное, понравилось летать.

Уходя, Андрей незаметно оставил на тумбочке в прихожей толстую пачку денег. Я обнаружила ее только на следующий день, побежала, чтобы отдать, но мне никто не открыл. Наверное, Андрей уехал встречать Новый год к очередной зазнобе. После праздника я еще несколько раз ходила к нему, но соседка сказала, что он уже уехал.
— С каким портфелем пойдешь первого сентября? — спросила я у дочки.

Маруська пошатала языком держащийся на честном слове передний зуб, взяла в правую руку розовый портфель с Барби (подарок Олега), а в другую — ядовито-зеленый с покемоном (подарок Андрея). Покачала, как чаши весов, а потом безапелляционно заявила: «Я пойду с обоими».

— С двумя портфелями никто не ходит, — попыталась я урезонить дочку, — над тобой дети будут смеяться.

— Ну и пусть, — фыркнула Маруська, — пусть лучше смеются, чем один из пап обидится.

— Я им объясню, никто не обидится!

— Нет (и в кого такая упрямая уродилась?)! Или с обоими, или с твоей сумкой.

На семейном совете мы с Олегом и Андреем решили отдать Марусю в гимназию с углубленным изучением иностранных языков. На собеседовании дочку попросили прочитать маленькие тексты на русском и английском языках и решить задачку на сообразительность. А потом ей начали задавать вопросы, как сказала Маруська, «из жизни». Как называется наша страна и наш город, на какой улице она живет, кем работают родители.

— Мама — переводчик, папа Олег — директор, а папа Андрей — нефтяник, — отрапортовала дочка и добавила доверчиво: — Они с нами не живут, но я их очень сильно люблю. Обоих. И они меня — тоже.

— Вот тебе книжка, сядь вон там на стульчике, прочитай эту сказку, а потом мне ее перескажешь, — сказала учительница. Когда Маруся отошла, сказала негромко: — Только не подумайте, ради бога, что я лезу в вашу личную жизнь… Просто я должна владеть информацией, чтобы случайно не поставить ребенка в неловкое положение. Пелагея сказала «два папы». Я правильно поняла, что один — родной отец, а второй — отчим, но с обоими вы уже в разводе?

— Нет, неправильно. У меня нет мужа и никогда не было. А отцов у дочки действительно двое. Так получилось.

— Не смущайтесь, — улыбнулась учительница, — ситуация действительно несколько непривычная, но двое отцов гораздо лучше, чем вообще ни одного, уж можете мне поверить.

Первого сентября Марусю в школу провожали Андрей (специально прилетел на два дня из Тюмени) и Олег (его сыновья уже ходили в институт и провожать их первого сентября было необязательно). Дочка таки настояла на своем и отправилась в школу с двумя портфелями. Портфели несли отцы (сама Маруська держала их за свободные руки), а я шла сбоку и несла два огромных букета гладиолусов. Однажды (Маруське тогда года три было или три с половиной) мама спросила, почему я не сделаю генетическую экспертизу. Мол, так будет честнее… Я решила быть честной и рассказала о мамином предложении Олегу и Андрею.

— Мне совершенно не нравится эта затея, — сказал Олег.

— Не хочу! А вдруг окажется, что она не моя дочь? Как я после этого буду жить? — сказал Андрей.

— Мы не будем проводить экспертизу, — сказала я маме, — не хочу, чтобы кому-то из них было больно. Зачем что-то менять, если всем и так хорошо?